Эмили из Молодого Месяца. Искания - Люси Мод Монтгомери Страница 22

В другой день они развешивали картины. Эмили принесла свои любимые, включая леди Джованну [30]и Мону Лизу [31]. Эти два портрета повесили в углу между окнами.

— Здесь будет твой письменный стол, — сказал Дин. — И Мона Лиза шепотом расскажет тебе вечный секрет своей улыбки, и ты вставишь его в свой рассказ.

— Мне казалось, ты не хочешь, чтобы я сочиняла рассказы, — отвечала Эмили. — Тебе, похоже, никогда не нравилось то, что я вообще занимаюсь писательством.

— Это было тогда, когда я боялся, что писательство отнимет тебя у меня. Теперь это не имеет значения. Я хочу, чтобы ты поступала так, как тебе нравится.

Эмили отнеслась к его словам равнодушно. Со времени ее болезни ей еще ни разу не захотелось взяться за перо. Дни проходили за днями, а мысль о том, чтобы снова начать писать, становилась все более и более неприятной. Думать о творчестве значило думать о книге, которую она сожгла, а это воспоминание причиняло невыносимую боль. Эмили перестала вслушиваться в звуки жизни и ждать «случайного слова» богов. Она сделалась изгнанницей из своего прежнего звездного королевства.

— У камина я хочу повесить старую Элизабет Бас, — сказал Дин. — Гравюру с портрета Рембрандта [32]. Не правда ли, Звезда, эта старуха в белом чепчике и гигантском белом плоеном воротнике восхитительна? Ты когда-нибудь видела такое умное, полное юмора, самодовольное, немного презрительное старое лицо?

— Не думаю, что мне захотелось бы спорить с Элизабет Бас, — размышляла Эмили вслух. — Чувствуется, что она сложила руки слишком нарочито и готова дать тебе оплеуху, если ты осмелишься ей возражать.

— Элизабет Бас уже больше ста лет прах и тлен, — задумчиво отозвался Дин. — Однако она по-прежнему живет здесь, на этой дешевой репродукции с полотна Рембрандта. Так и ждешь, что она с тобой заговорит. И я, как и ты, чувствую, что она не потерпела бы никаких глупостей.

— Но, вероятно, в кармане ее платья есть и припрятанная для тебя конфета… Это прекрасная, румяная, здоровая старая женщина. Она была главной в своей семье, в этом нет сомнения. Ее муж поступал так, как она ему велела, но даже не догадывался об этом.

— Да был ли у нее муж? — выразил сомнение Дин. — У нее на руке нет обручального кольца.

— Тогда она, вероятно, была восхитительнейшей старой девой, — уступила Эмили.

— Какая разница между ее улыбкой и улыбкой Моны Лизы! — сказал Дин, переводя взгляд с одной картины на другую. — Элизабет терпимо относится ко всему, что происходит вокруг — в ней чувствуется что-то от хитрой, задумчивой кошки. Но в лице Моны Лизы есть вечная притягательная сила и вызов, которые сводят с ума мужчин и заставляют их вписывать алые страницы в скучные анналы истории. Джоконда была бы более страстной возлюбленной. Но Элизабет оказалась бы гораздо милее в качестве тетушки.

Над каминной полкой Дин повесил старинную миниатюру — портрет своей матери, который Эмили никогда не видела прежде. Мать Дина Приста была красивой женщиной.

— Но почему у нее такой печальный вид?

— Потому что она была замужем за Пристом, — сказал Дин.

— Будет ли у меня печальный вид? — поддразнила его Эмили.

— Нет, если это зависит только от меня, — сказал Дин.

Но зависело ли это от Дина? Иногда этот вопрос вставал перед Эмили, но ей не хотелось отвечать на него. Она была очень счастлива две трети того лета, что, как говорила она сама себе, было немало. Но оставшуюся треть составляли часы, о которых она не говорила никому, часы, когда ее душа рвалась словно из ловушки, часы, когда кольцо с большим изумрудом, поблескивающее на ее пальце, казалось оковами. Однажды она даже сняла его — просто для того, чтобы ненадолго снова почувствовать себя свободной. Это было временное бегство, о котором она сожалела и которого стыдилась на следующий день, когда снова стала вполне здравомыслящей, довольной жизнью и с еще большим увлечением занялась своим маленьким серым домиком, так много значившим для нее.