Телониус Белк - Фил Волокитин Страница 22

Если с чем и осталось разобраться, так это с саксофоном. По этому поводу сразу возникает много вопросов. Почему он ударный, а не духовой, например. Так говорят все саксофонисты, у которых звук не похож на утиный манок ранним вечером. И почему пальцы здесь вроде и не нужны, но все равно затребованы – на несогнутных не поиграешь. И ещё много чего, о чём Козёл мне так и не рассказал. Саксофонистов среди нас нет. До всего требуется доходить собственным умом, не считая, конечно, помощи Телониуса Белка. Но саксофон вываливается из его негнущихся пальцев и показать мне что-либо он не в состоянии.

– А что, на саксофоне тоже пальцы не надо сгибать? – уже в сотый раз спрашиваю я.

– Давай купим телевизор, – уходит от ответа белк, – столько информации сразу не переваришь. Не каша же, в конце-то концов.

Купим телевизор! Это же надо такое придумать. Ботинок меня убьёт. Хотя, мысль, конечно, стоящая.

– Белк, – шепчу я вполголоса, так чтобы он не услышал, – какая замечательная мысль приходит тебе в голову. Жаль только, что всё это невозможно реализовать. Ведь карточка то не пока ещё моя, а моего Ботинка.

Конечно. Ведь Ботинку приходит отчёт о каждой операции, и он догадывается что десять евро, например – это десять пачек мармелада с футбольными мячиками. Но если потратить на одну покупку сразу сто евро, то появится масса вопросов.

Белк не знает, что такое карточка.

А я думаю – так ли уж это, к слову сказать, невозможно?

За всё время пока я здесь (натикало уже ровно три месяца без недели) от Ботинка было получено всего три звонка. Представляете, по звонку в месяц, ни больше, ни меньше. Я получил массу инструкций о том, как выносить мусор, о том, как следить за алоэ на подоконнике и как расплачиваться на кассе так, чтобы не спёрли номер кредитки.… Но это были одни лишь общие фразы и ни капли дружеского соучастия.

О моей жизни в Финляндии его не интересовало ничего – ни умею ли я уже говорить по-фински, ни есть ли в доме тёплые носки, чтобы не шататься по холодному полу почём зря, ни выучил ли я танец феи Драже, чтобы сыграть его с какой нибудь финской принцессой под арфу. Разве нормальный отец бы так поступил? Так что совесть моя чиста, как у феи Драже, понимаете? Может, я и вовсе позабыл о том, что у меня есть отец, а общаюсь по телефону с ним просто как с хозяином золотой карточки. Оправдываясь за телевизор, я специально напущу на свой голос туман, чтобы он задумался о своём поведении. А может он и не задумается вообще. Нечего будет тогда и туман напускать…

Вы не подумайте, про фею я пошутил.

Фею Драже, финскую принцессу, а также всё остальное из этого репертуара тащат мои истосковавшиеся по сочувствию нервы. И всё же, морально я пока не готов к тому чтобы вот так взять и притащить домой телевизор.

Однако, заглянув в Хесбургере в телефон и удостоверившись сколько в Финляндии стоит уже кем-то использованный телевизор я поддерживаю эту мысль горячо. Возможно, даже излишне. В любом случае, это не та сумма, чтобы жадничать и уж, разумеется, её можно пожертвовать на то, чтобы поставить на место родного отца.

А вот, собственно говоря, и автобус. Прямо до барахолки, рядом с театром. Это очень удобно. Но говоря об удобстве, не стоит забывать, что сегодня субботний день и народу у водопада больше чем муравьёв в муравейнике. Автобус можно считать заполненными. Разумеется, заполнен он в таком маленьком городе не битком, но сесть мне уже не удастся. Телониус Белк и вовсе висит, приклеившись к потолку, притворяясь воздушным шариком – это чтобы никого ненароком не напугать. Опыт показывает, что если переборщить с разговорами, то огромную белку всё же видно не только мне, но и некоторым детям.

На всякий случай, я делаю попытку заплатить за двоих. Водитель глядит на меня удивлённо, пытаясь рассмотреть впереди меня отца или старшего брата, поленившегося заплатить, и в конце концов жужжит машинкой, выписывая мне чек за билеты. Вот и хорошо. Не обманывать же водителя. Пусть это будет небольшой благотворительный взнос. Давненько я не шарил рукой по собственным карманам. Оказывается у меня там полным полно сдачи с возвратных бутылок, потому и ходить тяжело.

Выйдя из автобуса у театра, мы направляемся в сторону барахолки, оживлённо беседуя. Со стороны это выглядит так, как будто я читаю текст по ролям. Редкие встреченные мной на дороге русские оборачиваются, слыша родные слова в непривычном контексте. Белк! А потом наоборот – Монк!

Подключить телевизор без посторонней помощи, впрочем, так и не не удаётся. Шнур оборван. Антенны нет. Поэтому он стоит в этой квартире без дела.

Вечером делаю над собой очередное фантастическое усилие. Я влезаю в валенки, которые не надевал в Тууликаалио ещё никогда и снова отправляюсь к черту на рога заниматься на саксофоне. И вот я уже и у чёрта на рогах, взобрался на гранитный валун прямо в лесу – разогреваю негнущиеся пальцы. Всё никак не могу понять, зачем я это делаю. Ведь пальцы здесь не самое главное, и на саксофоне хоть негнущимися, хоть гнущимися играй – суть проблемы не в этом. А в чём? Ни в чём. Расположение нот я знаю идеально. Гоняю в любое место, как на такси и вдобавок со скоростью пожарной машины – а толку всё равно нет. И ощущение инструмента пропало – чем больше играешь, тем чаще воспринимаешь саксофон как ненужную обузу. А на пианино, напротив – летаю. Почему я не могу просто взять и аккорд перенести на духовой инструмент, а вместе с аккордом перенести его ощущение? Потому что я олух царя небесного, вот почему.

С пианино проще. Пианино всегда спружинит и обязательно подкинет руку в правильном направлении. Одна рука тянет за собой другую – ведь любая манера игры, это всего лишь походка. Какой бы кривой она у тебя не была, одна нога обязательно потянет за собой другую. Нужно быть дряхлым и немощным стариком, чтобы ноги пошли вразнобой. А когда тебе четырнадцать, ты точно белка на дерево лезешь – вытягиваешь руки одну за другой и всё, ты уже наверху, в четвёртой октаве. Оттуда можно только спускаться.

А здесь – руки, будто в одной шеренге идут. А губы – в другой.

Прямо передо мной растёт старое, покосившееся дерево. Старое, но совсем ещё не трухлявое, а просто кривое и больное на вид. На дереве пауки, и это в такой-то мороз! Рассматриваю пауков, а они уже и не дышат вовсе. Итак, пауки! Вы меня и будете слушать сегодня. Вздохнув поглубже, я пробую издать любимый свой звук. Это концертный «Ми», напоминающий всем вокруг о туманной сирене.

Как по заказу на горизонте появляется Телониус Белк. Он бурчит себе под нос разудалые песни. Они напоминают шарады. Первые две строчки делят её на две части, а последняя собирает мотив целиком. Это диксиленд на блюзовой основе. Там так принято.

Зачем он поёт – не пойму. То ли он стремиться меня этими песнями раззадорить, то ли себя развлекает, чтобы не скучно идти. А я, пожалуй, и сам бы не прочь сыграть какую-нибудь диксилендовую дурь. Но похоже, единственное, на что я гожусь, так это на то, чтобы вытягивать из себя гаммы пёстрой бесконечной лентой, как делает это фокусник. Хотя… без нормальной артикуляции эти гаммы никуда не годятся. Не хватает пружинящей дребезды, подбрасывающей руку как на пианино. Не хватает батута, при помощи которого я собираюсь подпрыгивать вверх. Да-да, вот, всё собираюсь, а на деле никак не подпрыгнуть.