Синий город на Садовой - Владислав Крапивин Страница 21

Головоломки, распластанные на городских площадях, решить можно только одним способом: заранее признав, что их законы действуют лишь в двухмерном пространстве.

В пространстве этом — стопроцентная тьма. И не глазами, а каким-то локаторным ощущением сознание воспринимает плоский беспросветный мир. Поэтому только можно понять, что в нем происходит.

Происходит вот что. Кто-то громадными ножницами вырезает из плоской тьмы разлапистые, с острыми макушками, ели. В плоскости остаются дыры — по форме этих елей. В них можно проходить. Ели образуют лес. В этом частом лесу тоже можно идти. Ели чиркают по лицу плоскими, словно картонными лапами и на миг проворачиваются ребром, как подвешенные на ниточках… Сам по себе этот лес не страшен, хотя приятного мало. Страшно другое. Где-то сзади, среди тьмы, едет, подминая ненастоящие деревья, громадный черный обруч. Он склеен тоже из полосы плоского пространства. И ладно, если бы склеен был по-честному, а то ведь как кольцо Мёбиуса — когда у обруча вместо двух сторон одна. И если это хитрое математическое колесо догонит и проедется по тебе, ты превращаешься в черный силуэт, причем тоже с одной, а не с двумя сторонами, что совершенно противно человеческому пониманию. Чтобы не случилось беды, надо спешить. Одна лишь надежда — на огонек, что должен забрезжить впереди. Не вечно же тянуться этой мгле, плоской, как будто ты попал в черный пакет для фотобумаги…

И вот он дрожит, спасительный маячок. Очень далеко и очень близко одновременно… И не один уже… Черные картонные деревья расступаются наконец. Тьма за спиной скатывается в рулон и пропадает — она упустила жертву. Теперь вокруг мир ночного поля, теплой щекочущей травы, ярких звезд. Таких ярких, что свет от них почти как от луны…

А среди травы — тоже звездочки. Желтые. Это огоньки свечек. Свечки горят у гранитных, в рост человека, шаров. Но если приглядеться, это не шары, а головы в глубоких круглых шлемах. Головы вросли в землю по губы. Глаз не видно во впадинах под прямыми строгими бровями. Линия бровей и носа у каждой гранитной головы как бы образует букву "т". Это суровые, грубо вырубленные лица под кромками шлемов.

Каменные головы — памятники тем, кто в давние времена полег здесь, защищая Город от нашествия.

А Город — вон, впереди. Густую ночь над полем приподняла малиновая полоса рассвета, и на этой заре четко рисуются дома, ажурные дуги мостов, средневековые контуры крепостей и решетчатые чаши локаторов космодрома. Черная плоскость этих контуров обманчива. На самом деле Город обширен, разноцветен. Веселая путаница улиц полна загадок и приключений. А главное, что отличает Город от других городов, увиденных на долгом пути, — там Федька. Он ждет…

…Этот сон снился Борьке Штурману, когда громадный теплоход уютно урчал двигателями, а за окном каюты в разрывах облаков медленно проплывали холодные зеленые звезды.

Федя и Борис узнали друг друга в незапамятные времена. Когда им было по пять лет. Кроевы переехали тогда в кооперативную квартиру, а Федю перевели (путем какого-то хитрого обмена) в другой детсад, поближе к новому дому. Садик оказался совсем не такой, как прежний. Тот был в деревянном доме, уютный, с закутками, где можно было в случае чего приткнуться одному. А здесь — громадные стекла вместо стен, блестящие желтые полы и множество всяких "нельзя". И громкоголосая Римма Эдуардовна вместо прежней Нины Петровны… Федя и в своем-то прежнем садике не был бойким, а тут совсем съежился. Тем более, что и ребята оказались чересчур шумные и приставучие. Обступили, загалдели, задергали. И конечно: "Дядя Федя съел медведя…"

Ох, как не хотелось Феде идти сюда на следующий день. До горьких слез. Но такая у нас в этом неласковом мире судьба: дают что не надо, ведут куда не хочешь… И быть бы этому Фединому дню горше первого, если бы не новый вопль толпы:

— Борька вернулся! Штурман болеть кончил! — И заплясали вокруг щуплого, с колючей стрижкой, мальчика в рубашке с якорями (может, потому и "Штурман"?). Кто-то просто орал и радовался, кто-то дал Борису щелчка. И конечно: