Телониус Белк - Фил Волокитин Страница 20

Я небрежно перебираю нотные записи. Тогда белка делает попытку крутануть меня вместе со стульчиком. Я умоляюще останавливаю его взглядом. И Белк надолго отворачивается к окну. У него, как и у меня, выработалась привычка смотреть в него, как на экран телевизора.

– Знаешь в чём проблема, – спрашивает он у приземлившейся на окно вороны. Ворона делает вид, что прислушивается. Возможно, она даже знает, в чём проблема Телониуса Белка. Но его сценарий подразумевает, что за функцию звукового сопровождения в этом телевизоре отвечать буду я.

Еще немного и Белк победит – выдавит из меня вопрос, в чём, собственно говоря, проблема. И тогда пошло-поехало. Приходится хлопнуть книжкой пианино, так чтобы себя перезагрузить и начать заново разбирать Монка. Звучит долгий, длинный навороченый аккорд резонансом от всех остановившихся струн одновременно. Вроде и остановилась машина, а вроде и заиграла дальше. Я вслушиваюсь, пытаюсь распознать обертона. Так, постепенно успокаиваюсь. А успокоившись, украдкой показываю Белку язык, открываю инструмент и начинаю всё заново. Перезагрузка произошла.

– В том, что ни одной трубы не дымит, а жизнь как в деревне течёт, медленно-медленно. – продолжает рассказывать белка вороне.

Ворона слушает, вежливо наклонив голову. Прямо народная сказка о Белке и Вороне. Даже смотреть не хочу. Отшвыриваю ногой стульчик и вдырявливаюсь в мягкий диван с синтезатором-самоиграйкой – разбирать аккордовую прогрессию, собственную задницу пожалев.

Вообще-то Белк прав. Зимние мысли накрыли меня так, что я играю на самоиграйке всего одну бесконечную ноту. Нота словно течёт. Растворяется в воздухе медленно-медленно.

Медленно и жизнь течёт в Тууликаалио, это уж точно. Белк – единственное, что движется здесь непредсказуемо и, чёрт возьми, мне нравится, как он играет на пианино «Round Midnight ». Жаль только инструмент – дерьмо.

Эту «Эстонию» еще можно при желании раскочегарить, но вот клавиша «соль» третей октавы уже начинает западать не по детски, а еще две другие – ревматично вываливаться. Всё оттого что вокруг всё медленное и тугое. А саксофон – тот и вовсе скоро сосульками покроется от безделья. И всё остальное в округе ему под стать. Даже весёлые часы с троллями давным-давно остановились.

Возможно, при наличии телевизора с интернетом время тянулось бы гораздо быстрей. Но телевизора, как не крути, в этой квартире нет. А интернет – разве что только если красть у соседей. Что я впрочем, иногда делаю.

Сейчас я думаю про себя – неужели никто до сих пор не сложил эпос о тех, кто сошёл с ума, пытаясь овладеть тем или иным музыкальным инструментом? Ведь это не работа и даже не хобби. Это ужасная война с непредсказуемым результатом. Всегда приходится себя заставлять и практически никогда не получается не отвлекаться. Кто бы подумал, что для того, чтобы просидеть час за пианино не отвлекаясь, требуется столько жизненной энергии. А ещё усилий. И тупой концентрации. Это последнее кажется невозможным, когда перед тобой сидит зверь, который постоянно пытается сбить тебя с толку.

Бывает, что сбивают с толку всякие неприятные персоны, вроде того же Мямлика. Это иногда даже к месту. Не разозлившись на них, как следует, не сосредоточишься. Мямлю можно охладить ударом по голове. А разве можно ругаться на Белка, который пришёл ко мне сам. Возьмёт, да и уйдёт обратно в лес. Что я тогда буду делать?

– Баронесса… – встревает уже набаловавшийся со стульчиком Белк, затягивает как последний зануда на уроке истории, а я уже знаю, что за этим последует.

Это будет история о том, как Белка любила какая-то аристократическая баронесса. Фамилия её фон Панасоник, или ещё как то загадочно. За версту видать аристократа. Послушали бы вы, что он про неё плетёт. То она у него с усами, то ходит на четырёх ногах и в бальном платье с вырезом на всю шерстистую спину. То по лампочкам стреляет из револьвера для развлечения, то на пианино играет как сорвавшийся с крючка морской чёрт. Отец её – то американский кукурузный миллиардер, то сибирский достопочтенный граф Дракула. Помимо прочего баронесса фон Панасоник всю жизнь собирала коллекцию попугаев, которые однажды потрепали ей лицо так, что та стала похожа на драную россомаху . Но Телониус Белк всё равно её очень любил – вместе с виски Джек-Дэниэлс и игрой на пианино в тесном прокуренном домике на дереве в тропических джунглях. А когда ему наконец надоело играть для неё в этом тропическом домике, он лёг на кучу грязного белья посреди комнаты и не шевелился шесть лет. А она, представьте себе, любила его настолько, что даже не пыталась помочь ему сесть. Бельё так и осталось непостиранным. Жизнь Белка была разбита.

– Баронесса… – скрипит белк. – Такие дела…

Вот и про баронессу пошёл разговор. По словам Белка, где-то там, в джунглях, она по прежнему ищет его. А может быть уже и не ищет. В любом случае, Белку настолько стыдно, что он не сделает шага навстречу ей до тех пор, пока не почувствует вкус к жизни сам или жизнь его не начнет трепать заново. Говоря об этом, он всегда вытирает нос шерстяным рукавом и поправляет на голове несуществующую шляпу. Кстати, этих несуществующих шляп у него не одна и не две, оттого поправляет он их всякий раз по новому. Не так-то просто заметить такое. А я вот заметил…

Не было никакой у него баронессы, не было… – повторяю про себя я и поглядываю, как Белк лихо сдвигает насторону несуществующий головной убор. Бедный маленький сумасшедший Белк! Не сумасшедший, разумеется, а сумасбродный. Но если назвать Белка сумасшедшим, то ведь и меня придётся признать таковым. Так что не будем обижать Белка. Напридумывал каких-то влюблённых в него баронесс, а у самого и шляпы то настоящей никогда не было. Ведёт себя как дурак. А может, он делает это специально, чтобы сбивать меня с толку, пока я занят усеиванием нотной тетрадки своими корявыми нотными знаками похожими на выплюнутую семечковую шелуху?

Если он добивается, чтобы я поступил, как в тот раз с Мямликом в классе Горжетки, то это зря. Ведь тогда я разнесу всю квартиру и даже не отреагирую на бабушкин звонок. Пускай она стучит в дверь погромче. Что интересно произойдёт, если не открыть её дверь, а вместо этого послать её на русском языке – например, за продуктами?

Зато я точно знаю, что произойдёт с Белком, если я сделаю ему замечание. Белк, закроет лицо хвостом и своим грубым какашечным голосом заорёт прямо в хвост: «Отвяжитесь».

Сейчас мы оба готовы и к тому и этому. Я ломаю в руке карандаш, которым минутой ранее отмечал сильные ноты. Белк с готовностью бьёт хвостом о полосатый икеевский коврик.И уже довольно долго, надо сказать так сидим. Похоже на то, что момент перед взрывом слегка затянулся.

– Знаешь что, – вдруг выходит из себя Телониус Белк, – Мог бы и послушать меня хоть раз. Ведь играю я лучше тебя. Или это неправда?

К сожалению, это правда. Даже сравнивать не приходится.

– Так вот, послушай хороший совет…

Сказать ему, что я предпочёл бы послушать, как он играет, а не то, как он советы даёт? Пожалуй, не надо. Пусть выскажется. А пока он высказывается, я буду продолжать ломать карандаш или сердится на банку от помидоров, служащую мне стаканчиком для письменных принадлежностей.