Подкидыш - Вильям Бюснах Страница 2

— Как? Два ребенка?! Но вы, кажется, говорили мне только про одного.

— Вторая — моя дочь Полина, — пояснила госпожа Мондетур.

— Или, как мы ее зовем, Лилина, — прибавила служанка.

— Значит, речь идет о другом младенце? — догадался комиссар.

— Совершенно верно…

И госпожа Мондетур представила найденыша господину Гробуа — так звали полицейского комиссара, — который удостоил малыша дружеским шлепком. После этого Октавия положила детей на диванчик, где они оба скоро заснули.

Комиссар начал допрос, обращаясь одновременно к хозяйке и к служанке.

— Прежде всего, милостивые государыни, я должен просить вас не пропускать ни малейшей подробности. Очень часто то, что кажется вам ничтожным, служит для правосудия драгоценным свидетельством.

Обе женщины охотно согласились с этим.

— От этой особы, — продолжал чиновник, указывая на Октавию, — я уже знаю суть дела. Вчера, в четверг, 8 декабря 1865 года, приблизительно около полуночи к вам явилась какая-то женщина с этим ребенком и заняла номер; потом она исчезла. Скажите мне, как она выглядела, сколько ей могло быть лет…

— Я совсем не подумала об этом, — сказала госпожа Мондетур. — Но можно спросить Батиста…

Октавия тотчас же крикнула:

— Батист!

Швейцар явился немедленно. Но так как он плохо понимал вопросы комиссара, то последний должен был объяснять ему каждое слово.

— Эта дама была хорошо одета или принадлежала к рабочему классу?

— Скорее всего она походила на крестьянку.

— Она была высокая или низкая?

— Дайте припомнить… Нет… Она была не низкая, но и не высокая… Она была худенькая, вот и все. Может быть, она только казалась такой, потому что, как вы знаете, господин комиссар, голубой цвет делает фигуру тоньше.

— А!.. Значит, она была одета в голубое?! — радостно воскликнул комиссар, наконец получив хоть одно ценное сведение.

— Подождите, — возразил Батист, — точно ли она была в голубом? Я не могу утверждать этого… Я не очень-то хорошо разбираюсь во всех этих цветах… Бывают зеленые цвета, которые кажутся голубыми… Может быть, она и была в зеленом!..

— Сколько ей можно было дать лет?

— Лет двадцать пять, а может быть, и сорок… Точно не могу определить. Я только заметил, что она говорила с легким акцентом.

— С каким акцентом?

— С южным, господин комиссар.

— Это очень неопределенный признак. Каждый день по железным дорогам в Париж приезжает столько южан!

Господин Гробуа, казалось, находился в замешательстве. Наконец он решился задать Батисту последний вопрос:

— Не слышалось ли в голосе этой женщины волнения, страха или просто смущения?

— На это я совсем не обратил внимания… Дайте мне вспомнить… Кажется, да… Действительно, ее голос показался мне… несколько веселым…

Было очевидно, что Батист был не в состоянии отвечать на вопросы более точно. Поэтому комиссар отпустил его и, пожав плечами, обратился к госпоже Мондетур.

— Эта женщина ничего не оставила в комнате? Никакого пакета, ничего?

— Нет, сударь.

— Тем хуже. Таким образом, единственным указанием для нас может служить только белье и платье ребенка. Сомневаюсь, чтобы это помогло нам установить его личность.

Он подошел ко все еще спавшему ребенку и долго смотрел на него.

— А! — сказал он, поднимая голову. — Мальчик вовсе не из простолюдинов! Рубашонка на нем очень тонкая, да и ручки у него безупречной формы. Без сомнения, это дитя богатых родителей. На нем была именно эта рубашка?

Госпожа Мондетур молча кивнула.

Комиссар помолчал немного, а потом, обращаясь к хозяйке, продолжил:

— А пеленка? Это та самая, в которую он был завернут?

— Нет, сударь, это простынка Полины… А его вещи…

— Я сейчас принесу их… — сказала служанка, выходя из конторы.

Вскоре она вернулась, неся фуфайку, чепчик и платьице, составлявшие весь оставшийся гардероб маленького подкидыша.

Отделанные тонкими кружевами, изящно вышитые, казавшиеся почти новыми, вещи ребенка говорили о том, что их владелец принадлежит к зажиточной семье.

— Черт возьми! — воскликнул комиссар, внимательно осмотрев одежду малыша. — Я убежден, что здесь кроется похищение!..

— Похищение?! — воскликнули в один голос Октавия и госпожа Мондетур.

— Ну да! Этот ребенок наверняка похищен, и на нас лежит обязанность вернуть его родным.

— Но где же малыш будет до тех пор? — спросила хозяйка.

— Я должен поместить его в «Дом подкидышей и сирот», это мой долг. Если только…

— Если что? — поинтересовалась госпожа Мондетур.

— Если только вы не попросите меня оставить его у вас. На время я мог бы разрешить вам это, а там, пожалуй, вам и совсем отдали бы его, если мать не явится за ним.

— Такой красавчик! — проговорила госпожа Мондетур, вопросительно глядя на Октавию.

— Сударыня, — сказала та строго, — надо быть благоразумной. Дела гостиницы идут не слишком хорошо. В прошлом году мы едва-едва свели концы с концами, а нынешний год, кажется, будет еще хуже. К тому же вы вдова. У вас и так двое детей: Лилина и Виктор, только что начавший ходить. Было бы безумием связывать себя еще третьим ребенком!..

И, повернувшись к комиссару, она прибавила:

— Разве я не права, господин Гробуа?

— Сама мудрость говорит вашими устами, — отозвался тот. — Итак, я сейчас же распоряжусь, чтобы ребенка отнесли в приют.

— В приют?! Бедный малютка! — воскликнула мать Полины.

— Не пугайтесь! За ним там будут хорошо смотреть. Я велю записать его под именем… Да, день какого святого празднуют сегодня?

— Святого Жильбера, — отвечала госпожа Мондетур, взглянув на стенной календарь, висевший возле ее конторки.

— Жильбер!.. Славное имя! Мальчику повезло!.. — и комиссар обернулся к своему секретарю: — Отнесите Жильбера в «Дом подкидышей»!

Секретарь кивнул. Госпожа Мондетур бросилась к ребенку и долго целовала его, а когда он обвил ее шею ручонками, сказала ему, словно он мог понять ее:

— Не грусти, мой милый… Я буду навещать тебя…

Она передала малыша секретарю, который и удалился с ним. Через несколько минут и комиссар покинул контору гостиницы «Дофинэ».

— Ты была права, не дав мне оставить мальчика у себя, — сказала хозяйка Октавии, когда они остались одни. — Но я… я, может быть, виновата, что послушалась тебя. Бедненький Жильбер!.. Правда, у нас он не был бы богат… но, по крайней мере, здесь его любили бы!.. А там…