Блез Паскаль - Ольга Опанасенко Страница 2

В парижском доме Паскалей часто собирались известные ученые того времени. Они с жаром обсуждали научные проблемы. Блез, у которого почти не было друзей и который предпочитал общество взрослых, с интересом слушал эти разговоры, а со временем даже стал в них участвовать. Особенно его заинтересовали разговоры о геометрии.

Блез не раз просил отца объяснить, что это за наука. Но Этьен, который в математике разбирался прекрасно, считал, что сыну об этом знать еще рано. По его мнению, прежде чем приступать к таким сложным вещам, ум ребенка нужно как следует подготовить.

У Паскаля-старшего был четкий план: сначала детям нужно рассказывать об интересных природных явлениях – например, о том, как взрывается пушечный порох, что происходит во время грозы, как увеличиваются предметы, если смотреть на них через отшлифованную линзу. Потом следует познакомить их с общими принципами, по которым строится грамматика: чем разные языки похожи, чем отличаются, как они изменяются со временем и каким обязательным правилам подчиняются. Когда ученик достигнет 12 лет, начинается обучение древним языкам, без которых в то время нельзя было обойтись ни одному культурному человеку, – латыни и греческому.

Этьен полагал, что изучение языков требует полной сосредоточенности, и потому не хотел, чтобы Блез отвлекался на что-то другое. Он запер от сына все математические труды, которые были в доме, запретил слушать разговоры взрослых на эту тему и пообещал, что расскажет о геометрии «в награду», когда мальчик как следует освоит латынь и древнегреческий. Так что математика ждала Блеза в лучшем случае года через три.

Но Блез не мог с этим смириться. Он попросил хотя бы пояснить, что такое геометрия. Отец долго отказывался, но в конце концов ответил, что это наука о построении правильных фигур и соотношениях между ними. Не очень понятное объяснение, но пытливый ум мальчика был рад и такому.

По своему обыкновению, Блез ушел к себе и тайком от всех начал чертить круги, квадраты, треугольники… Непростая задача, ведь у него не было ни линейки, ни циркуля, ни транспортира. Да что там транспортир – у него не было даже доски и мела, поэтому он рисовал углем на плитках пола! Постепенно он научился чертить ровные окружности и треугольники с равными сторонами. А потом стал изучать отношения между разными фигурами: сравнивал их стороны и углы.

Через несколько дней, случайно зайдя в комнату сына, Этьен Паскаль увидел, что мальчик ползает по полу на коленях, то сосредоточенно хмурясь, то улыбаясь, рисуя углем линии и стирая их рукавом. Блез был так увлечен, что не сразу заметил отца. А когда понял, что его поймали за запретными исследованиями, смутился, однако поделился с отцом своим новым открытием: он понял, что если сложить все внутренние углы треугольника, то их величина будет равна двум прямым углам (сейчас сказали бы, что сумма внутренних углов треугольника равна 180 градусам, но Блез, конечно, еще не имел понятия о градусах.)

Этьен с изумлением узнал 32-ю теорему из книги «Начала» древнегреческого математика Евклида. Он стал расспрашивать сына, как тот дошел до такого вывода, и Блез перечислил другие теоремы и аксиомы классической геометрии, которые открыл и доказал самостоятельно. Он не знал научных терминов и называл прямые «палками», окружности – «кольцами», треугольники – «треуголками», а прямоугольники – «столами». Но Этьен понял, что его 12-летний сын прошел тот же путь, какой проделали за много веков лучшие античные ученые.

Отец был настолько потрясен и растроган, что, не говоря больше ни слова, отправился к своему другу-математику за советом. Вместе они решили, что своим упорством Блез заслужил право изучать то, что хочет.

Вопросы

Кто заботился о детях после смерти матери?

Что необычное было в поведении маленького Блеза? Какие качества он проявлял?

Какой план обучения был у Этьена Паскаля для детей? Удалось ли ему воплотить его в жизнь?

Глава третья, в которой к Блезу впервые приходит слава

Итак, счастливый Блез получил наконец то, чего так хотел. Не игрушку, не лакомство, а тот самый труд Евклида, в котором были собраны все знания древнегреческих математиков, – «Начала». Труд состоял из нескольких томов. Это не был учебник или популярная энциклопедия, и написаны «Начала» совсем не для детей, но Блез проводил над книгой все свободное время, вникая в теоремы и доказательства. Строгий отец не освободил его от латыни и греческого – мальчику, как и прежде, приходилось прилагать максимум усердия для изучения древних языков, а в послеобеденные часы к ним добавились история и физика. Но теперь он мог заниматься еще и тем, что интересовало его больше всего на свете, – математикой.

Этьен наблюдал за успехами сына, который в одиночку, не обращаясь за объяснениями, глотал книги античных ученых (за Евклидом последовали Архимед, Аполлоний и другие математики), и не мог скрыть своей радости. Отцу с сыном всегда было о чем поговорить и что обсудить. И хотя в те времена считалось, что в присутствии взрослых детей должно быть «видно, но не слышно», Блезу разрешалось участвовать в разговорах с учеными друзьями отца.

Более того, Этьен стал брать сына-подростка на еженедельные собрания, которые проходили в келье монаха-францисканца ^[2] Марена Мерсенна.

Этот Мерсенн был незаурядной личностью и образованнейшим человеком. В свое время он учился в иезуитском ^[3] коллеже, где ученикам не только давали глубокие знания, но и учили думать и спорить. Поселившись в монастыре, известном своими строгими порядками, Мерсенн погрузился в проблемы богословия, но со временем понял, что в рамках религиозных вопросов ему тесно. Его интересовали математика, физика, философия, астрономия, и постепенно он собирал вокруг себя все больше единомышленников.

По четвергам в монастырской келье Мерсенна собирались те, кого также увлекали вопросы современной науки. Они обменивались идеями, обсуждали вышедшие книги, спорили. Кроме того, Мерсенна прозвали «ученым секретарем Европы». Он переписывался с учеными, жившими в разных странах – не только во Франции, но и в Германии, Англии, Италии, Нидерландах… В своих письмах он предлагал им обсудить новые идеи, ставил задачи, рассказывал об экспериментах европейских коллег. Среди адресатов Мерсенна были Галилео Галилей, Рене Декарт, Пьер Ферма, Христиан Гюйгенс ^[4] и многие другие. Переписывался он со всеми на латыни, которая тогда была действительно универсальным языком науки: ее знали все.