Вторая Нина - Лидия Чарская Страница 2

* * *

— Ты слышишь крик, Ахмет?

— Тише, ради Аллаха! Великий джин бездны не любит, когда люди вслушиваются в его ночной призыв…

— А ты, Сумбат-Магома, ты слышал?

— Так, господин… Но это был не крик шайтана, клянусь могуществом Аллаха, это человек взывал о помощи. — Смуглый горец покосился в беспросветную тьму ночи.

— Ты уверен в этом?

— Слушай! Ухо Сумбат-Магомы верно, как слух горного джейрана… Оно никогда еще не обманывало меня… В горах кричит человек и просит о помощи…

— Не слушай его, — смеясь, возразил тот, которого звали Ахметом, — он, как дряхлые старухи аула, склонен видеть то, чего нет, и не замечает порой того, чего не пропустят соколиные очи твоих верных абреков… Сумбат-Магома, ты грезишь наяву! Проснись!

Тот вздрогнул, схватился за кинжал, и смуглое лицо его вспыхнуло ненавистью… Бог знает, чем кончилась бы для Ахмета его неосторожная шутка, если бы тот, кого оба горца почтительно называли господином, не положил на плечо обиженного небольшую, но сильную руку.

— Спокойно, Магома! Не будь ребенком… Ахмет не хотел оскорбить тебя. Вы — кунаки, клялись друг другу в кровной дружбе… Напоминаю тебе об этом.

— Ты слишком добр, господин! — произнес Магома покорно, однако в черных глазах его, прикрытых темными длинными ресницами, искрились недобрые огоньки.

Втроем они сидели у костра в просторной пещере Уплис-цихе, или пещерного города, находившегося в семи верстах от Гори, в самом сердце Карталинии, плодороднейшей части Грузии. Неподалеку были стреножены их лошади — сильные, выносливые горские лошадки. Все трое были одеты в темные чохи с газырями на груди, в бараньи папахи и мягкие чувяки; у всех троих были заткнуты за поясами кинжалы и пистолеты, а у молодого господина, очевидно, начальника, была кривая турецкая сабля, впрочем, и все его оружие выглядело богаче и наряднее оружия товарищей. Он и внешне отличался от остальных. Лица Магомы и Ахмета были отмечены характерным выражением вороватой пронырливости, тогда как в тонких чертах его красивого лица преобладала величавая гордость. Черные глаза горели отвагой, губы прекрасного ребенка улыбались насмешливо, гордо и властно. Детская чистота и даже наивность уживались в выражении этого лица с надменностью, дерзким вызовом, и, быть может, в этом и состоял секрет его обаяния. Ему было лет двадцать пять, не больше.

Догоравшие уголья костра, осветив прощальным светом пещеру, потухли. И все погрузилось во мрак. Лишь на мгновения освещалось убежище горцев — отсветами молний.

— Пора спать, — предложил красивый горец с гордой осанкой, — на заре надо двигаться дальше. Наши ждут у истоков Арагвы… Опаздывать нельзя… Алла верды…

Сбросив с плеч суконную чоху, он разостлал ее на полу пещеры и, повернувшись лицом к востоку, стал шептать слова вечернего намаза. «Ал-иллях-иль-Алла, Магомет рассуль-Алла!» — слышалось в темноте.

Товарищи последовали примеру начальника.

Вдруг страшный, пронзительный крик прорезал ночь.

— По-мо-ги-те!.. Спасите! — молил неподалеку от пещеры испуганный голос.

— Ты слышишь, господин? Он не ошибся! Это не джин бездны завлекает путника. Там кричит человек! — согласился, наконец, Ахмет, вскакивая на ноги.

— Может быть, богатый человек. Может быть, армянский купец из Тифлиса или Гори… — предвкушая наживу, подхватил Сумбат-Магома.

— Молчи, Магома! Или ты не знаешь, что несчастье человека, нуждающегося в помощи, не может повлечь к дурным мыслям о грабеже? Или ты, как простой душман, думаешь только о наживе?.. Стыдись, Магома, высказывать то, чем черный дух смущает твою душу… Надо спешить на помощь, надо спасти человека…

И, выхватив из костра тлеющую головню при помощи двух кинжалов, ага-Керим, как звали красивого горца, мгновенно раздул ее и, освещая себе путь, выбежал из пещеры.

— Эй! Ради Аллаха! Откликнись, где ты? — перекрывая шум дождя, разносился в горах голос Керима.

Потом он замер с высоко поднятой головней в руках, дожидаясь ответа… Его друзья молча остановились за ним.

Только отдаленные раскаты грома, неизбежные спутники грозы, медленно затихая, отдавались замирающим эхом в сердце каменных утесов. Наконец, тихий стон послышался поблизости:

— Помогите! Я умираю!

— Это не наш! Это урус просит о помощи! Брось его погибать, как собаку! — возбужденно заговорил Ахмет, приближаясь в темноте к Кериму.

— И урусы, и мусульмане, все люди равны перед лицом Аллаха! — раздался во мгле гортанный голос Керима.

И с поднятой головней он бросился к тому месту, откуда слышался стон. Какое-то черное существо, уцепившись за сук архани, старалось удержаться на откосе бездны.

— Кто ты? — крикнул Керим по-лезгински.

Только глухой стон был ему ответом.

— Кто ты, назовись, во имя Аллаха, если ты жив! — крикнул горец — уже по-русски.

Из-под черной бурки выглянуло бледное, как смерть, юное лицо, и дрожащий голос прошептал:

— Мне плохо… У меня сломана рука… Помогите… — и голосок бедняги сорвался в мучительный стон.

— Сумбат-Магома… Ахмет… Мои верные друзья! Сюда! Скорее, ко мне на помощь… Мальчик умирает! — вскричал Керим, бросаясь к погибающему.

Подобравшись к нему, Керим быстро взвалил на плечи небольшую и легкую, как перышко, фигурку и понес к пещере.

Ахмет и Сумбат-Магома последовали было за своим господином, как вдруг глаза их, пронзительные и зоркие, как у кошек в темноте, заприметили погибшего коня с дорогим седлом, под расшитой шелками попоной. Сумбат-Магома, не раздумывая, устремился за добычей. Седло он взял себе, а попону подарил Ахмету — в знак примирения.

Яркий свет костра снова освещал пещеру. У самого огня лежал юный путник, спасенный Керимом. Юноша все еще не пришел в чувство. Высокая белая папаха с атласным малиновым верхом была низко надвинута на лоб… Тонкий прямой нос с горбинкой, полураскрытый алый рот с жемчужной подковкой зубов. Длинные ресницы, черные, сросшиеся на переносице брови подчеркивали белизну кожи. Лицо казалось воплощением строгой юношеской красоты.

Керим-ага долго стоял, любуясь юношей или скорее мальчиком, потому что на вид ему было не более четырнадцати, пятнадцати лет. Потом он быстро обернулся к Сумбат-Магоме и коротко приказал:

— Набери воды в горном источнике в свою папаху, Магома, и принеси сюда скорее.

— Слушаю, господин! — отвечал тот почтительно и бросился исполнять поручение.

Тотчас же он вернулся со студеной ключевой водой. Керим-ага поспешил снять папаху с бесчувственно распростертого перед ним мальчика, чтобы смочить ему лицо и голову, и… общий крик изумления огласил низкие своды пещеры.

Из-под высокой бараньей папахи скользнули две черные и блестящие девичьи косы!