Поступь хаоса - Патрик Несс Страница 19

И тут я понимаю, что меня разбудило.

Шум.

Люди мэра!..

Я в панике вскакиваю на ноги…

И вижу, что никакие это не люди.

Над нами навис огромный кассор.

Еда? — спрашивает его Шум.

Я же говорил! Я знал, что кассоры не ушли с болота!

С того места, где спала девчонка, слышится испуганный вскрик. Проснулась, значит. Кассор поворачивается к ней. Тут вскакивает Манчи и лает как оголтелый: «Прочь! Прочь! Прочь!». Кассор снова поворачивает голову в нашу сторону.

Представьте себе самую большую птицу, какую только можете: она такая огромная, что даже не летает, ростом два, два с половиной, три метра и с длинной-предлинной шеей. Перья у нее еще остались, но они больше похожи на шерсть, а крылья годятся только на то, чтобы оглушать жертву. Но самое опасное — ее ноги. Мощные длинные ноги, мне по грудь, с острыми когтями. Если зазеваешься, один пинок такой ногой — и тебе конец.

— Не бойся, — говорю я девчонке. — Они безобидные.

Это правда. По крайней мере, так говорил Бен. Они питаются мышами и дерутся, только если на них напасть, а если их не трогать, они миролюбивые, доверчивые и даже едят с рук. А еще у них вкусное мясо, и это сочетание — миролюбия и съедобности — сделало их такой желанной добычей для переселенцев, что к моему рождению на много миль вокруг не осталось ни одного кассора. Еще одно существо, которого я видел только по визорам и в Шуме других мужчин.

Мой мир стремительно растет, скажу я вам.

— Прочь! Прочь! — лает Манчи, наворачивая круги вокруг кассора.

— Не кусай его! — ору я.

Шея кассора раскачивается из стороны в сторону: он играет с Манчи, бутто кошка с мышкой, а его Шум все твердит: Еда?

— Не еда, — говорю я, и он поворачивает голову ко мне.

Еда?

— Не еда. Всего-навсего собака.

Собака? думает кассор и снова начинает преследовать Манчи, норовя ущипнуть его клювом. Клюв у него нисколько не страшный — гусь и то больней ущипнет, — но Манчи все равно сходит с ума: прыгает туда-сюда и лает, лает, лает.

Я смеюсь. Это и вправду смешно.

А потом до меня доносится тихий смешок.

Я оборачиваюсь: девчонка стоит у своего дерева, наблюдает за огромной птицей, играющей с моим псом, и смеется.

Улыбается.

Потом замечает, что я смотрю, и перестает.

Еда?

Кассор уже засунул клюв в мой рюкзак.

— Эй! — Я принимаюсь его отгонять.

Еда?

— Вот! — Я вытаскиваю из рюкзака кусочек сыра, завернутый в платок.

Кассор нюхает сыр, пробует на вкус и тут же проглатывает: по его шее проходит волна. Он несколько раз щелкает клювом — как бутто облизывается, — но потом волна идет в обратную сторону, и брусок сыра летит прямо в меня, — целый и невредимый, только обслюнявленный. Он попадает мне в щеку и оставляет склизкий след.

Еда? повторяет кассор и медленно уходит в глубь болота, потеряв к нам всякий интерес.

— Прочь! Прочь! — лает Манчи ему в спину, но следом не бежит. Я вытираю с лица слизь и вижу, что девчонка улыбается.

— По-твоему, это смешно? — спрашиваю я, и она отворачивается, как бутто и не улыбалась никогда. Но я-то знаю, что улыбалась.

Она поднимает сумку.

— Да, — говорю я, снова становясь за главного. — Мы слишком долго спали. Надо торопиться.

Какоето время мы идем, ничего не говоря и больше не улыбаясь. Шагаем довольно быстро: земля становится суше. Деревья потихоньку редеют, пропуская редкие лучи солнца. Вскоре мы выходим на поляну, скорее, даже на маленькое поле, которое заканчивается небольшим утесом. Мы вскарабкиваемся на него и смотрим поверх деревьев на горизонт. Девчонка протягивает мне еще один пакет с сухофруктами: завтрак. Мы жуем и молча смотрим.

Сверху прекрасно видно, куда надо идти дальше. Большая гора прямо впереди, на горизонте, а две поменьше вдали, за клочками легкой дымки.

— Нам туда, — говорю я, показывая пальцем направление. — Ну, вроде бы.

Девчонка кладет пакет с фруктами на землю, снова залезает в сумку и достает самый клевый бинокль на свете. Мой старый (он сломался два года назад) по сравнению с этим похож на хлебницу. Она подносит его к глазам, смотрит вдаль, а потом передает мне.

Я беру бинокль и гляжу вперед. Все такое четкое. Перед нами зеленый лес, который потом сменяется настоящими горными долинами, и можно разглядеть, где болото снова превращается в нормальную реку, по мере приближения к горам прорезающую в земле все более и более глубокие ущелья. Если прислушаться, можно даже ее услышать. Я смотрю, смотрю и никаких поселений впереди не вижу, но кто знает, что кроется за теми изгибами и поворотами? Кто знает, что ждет нас впереди?

Я оглядываюсь назад. Болото застилает утренний туман, за которым ничего не разглядишь.

— Клевая штука, — говорю я, возвращая бинокль девчонке. Она убирает его в сумку, и еще минуту мы молча едим.

Мы стоим на расстоянии вытянутой руки друг от друга, потомушто ее тишина все еще меня пугает. Я жую сухофрукты и гадаю, каково это — не иметь Шума, жить в бесшумном мире. И что это за мир такой? Прекрасный? Ужасный?

Допустим, ты стоишь на вершине холма с человеком, у которого нет Шума. Что ты чувствуешь? Как бутто ты один? Как ты поделишься с этим человеком своими чувствами? Да и захочешь ли? К примеру, вот мы с девчонкой: впереди у нас куча опасностей и вапще неизвестно что, но мы не слышим Шума друг друга и не знаем, что думает другой. Неужели так и должно быть?

Я доедаю фрукты и сминаю пакет. Девчонка забирает его у меня и кидает обратно в сумку. Ни слов, ни мыслей — только мой Шум и огромная пустота с ее стороны.

Неужто так было с моими ма и па, когда они приземлились? Ведь раньше Новый свет был тихим…

Я резко вскидываю голову и смотрю на девчонку.

Раньше.

О нет!

Какой же я дурень.

Нет, ну и дурак!

У нее нет Шума. Значит, она прибыла с планеты, где нет Шума, идиот.

То есть она прилетела недавно и не успела заразиться микробом.

А как только заразится, с ней произойдет то же самое, что и со всеми остальными.

Он ее убьет.

Он ее убьет.

Я смотрю на девчонку, светит сонце, и ее глаза открываются все шире. И шире. И постепенно до меня доходит очевидное.

Я не слышу ее Шум, но это еще не значит, что она не слышит мой.