Собака Пес - Даниэль Пеннак Страница 18

А потом, как и следовало ожидать, случилось то что и должно было случиться. В один прекрасный день, когда он сидел так напротив школы, украшенной трёхцветным флагом, и через улицу изучал выходящих детей, Пёс услышал неимоверно пронзительный вопль:

– ПЁС! ПЁС!

Машины стали. У прохожих волосы поднялись дыбом. А Пёс, тот почувствовал, что вся кровь прихлынула ему к сердцу. Никаких сомнений, это был её голос. Это Она, это Пом! Она стояла в дверях школы, и рот её был разинут во всю ширь посреди рыжих волос.

– ПЁС! А НУ КО МНЕ ЖИВО!

Он прирос к месту, сам не зная, что он чувствует. Несказанную радость? Неодолимый страх? Желание броситься в объятия Пом? Желание убежать без оглядки? Он не двигался. Пом тоже. Она стиснула кулаки и заорала ещё громче:

– КОМУ СКАЗАЛА, КО МНЕ!

Должно быть, даже Земля перестала вращаться. Ничего больше не было. Только это рыжее солнце там, через улицу, которое начинало терять терпение.

– ХОЧЕШЬ, ЧТОБ Я САМА ПРИШЛА?

И вот она бежит через дорогу, волоча портфель с себя ростом. Визг тормозов, гудки, свистки, ругань – эта сумятица выводит Пса из оцепенения. «Чтоб она меня поймала – нет уж, дудки!» И когда Пом достигла тротуара, Пёс был уже в десяти метрах от неё. Он остановился, чтоб рассмотреть её как следует. Она была всё та же, но как-то изменилась. Немного больше стала. Волосы уже не такие прямые. Ещё не вьющиеся. Но почти. А вот голос какой был, такой и остался:

– ТЫ ИДЁШЬ ИЛИ НЕТ?

«Нет!» – подумал Пёс и, когда она двинулась к нему, отбежал ещё метров на десять. Огромный портфель мешал ей. Она его бросила. Странное дело, Псу это польстило: портфель всегда был его соперником номер один. Она побежала. Он подпустил её совсем близко, только руку протянуть, и тогда отскочил и отбежал подальше. Она встала как вкопанная. Открыла было рот, но на сей раз не издала ни звука. Снова закрыла рот и, закусив губы, сжав кулаки и в упор глядя на Пса, направилась к нему. Она шла медленно. Пёс ждал. Когда до него оставалось метра два-три, Пом остановилась и огляделась. Здесь часть мостовой была разворочена: что-то ремонтировали. С кошачьим проворством Пом схватила камень и замахнулась. Целясь в него. Пёс колебался всего долю секунды. Потом, вместо того, чтобы отбежать или показать зубы, он сел дурак дураком, и склонил голову на бок, одно ухо свесив, другое поставив торчком. Сработало это мгновенно: рука Пом сама собой разжалась, и камень мягко скатился к её ногам. И голос у девочки стал мягче некуда:

– Пёс, поди ко мне, пожалуйста.

Он чуть не сдался, что-то растаяло в нём, и его словно вдруг захлестнуло половодье счастья. Но вместо того чтобы броситься к ней, он снова отпрыгнул назад. А когда она двинулась к нему, он тоже двинулся дальше.

Так он уводил её все дальше от школы. Поначалу она ещё пыталась поймать его хитростью. Шла себе с независимым видом, глядя по сторонам, словно какая-нибудь американская туристка, и вдруг – раз! бросок. Но Пёс глядел в оба. Руки Пом захлопывались, как челюсти, – а он уже снова сидел перед ней на безопасном расстоянии. Тогда она срывалась – орала, ругалась, топала ногами. А в другой раз доставала из кармана конфету, присаживалась на корточки, протягивала руку с приманкой и ждала, терпеливо, как рыболов. Пёс тоже ждал. Ждал, когда она догадается наконец убрать эту дурацкую конфету. И снова в путь. Теперь они были очень далеко от школы. День давно перешёл в вечер. Она больше не пыталась неожиданно схватить его. «Возьму измором». Вот что читал Пёс в её глазах, маленьких и жёстких от сосредоточенной в них воли. «Я тебя загоняю». Но получилось не так. Не у Пса, а у неё начинали подкашиваться ноги. Тогда она попробовала действовать по-другому. Она принялась плакать. Она плакала молча. Глядя на него так, словно он палач какой-то. Пёс в жизни не видел столько слез за раз. Сущий потоп. Неужели он и правда так жесток? Сущее чудовище! Он уже готов был броситься в объятия Пом, как вдруг над ними раздался чей-то голос:

– Что ты, девочка? Что с тобой? Почему мы так горько плачем? Заблудилась? Помочь тебе добраться домой?

Это был какой-то господин с кожаной сумкой через плечо, в начищенных ботинках и почтенного возраста.

– У ДЕВОЧКИ ВСЁ В ПОРЯДКЕ! НИЧЕГО ЕЙ НЕ НАДО! ЧЕГО ПРИСТАЛИ? НЕ ВИДИТЕ, Я ЗАНЯТА! ВАЛИТЕ ОТСЮДА, А ТО ПОЛИЦИЮ ПОЗОВУ!

– Но… – пролепетал услужливый прохожий и по стеночке, по стеночке поспешил прочь.

Пом осталась стоять, дрожа от злости. Но злилась она прежде всего на себя. Пёс все понял. Оставалось начать по новой.

И начали.

Они брели по бесконечным проспектам, пересекали широкие площади, петляли лабиринтами переулков, спускались в подземные переходы, взбирались по крутым лестницам. Пока совсем не стемнело. Пом окончательно перестала понимать, куда они забрели. У неё отчаянно болели ноги. Но ей было на всё наплевать. Она ничего не замечала, кроме Пса. Пса, который держался в нескольких шагах впереди, свежий и бодрый и по-прежнему недосягаемый.

Она пустилась на последнюю хитрость.

– Ладно, Пёс. Твоя взяла. Не хочешь идти со мной – ступай куда хочешь. Пока!

После чего развернулась и удалилась решительным шагом.

Пёс провожал её взглядом, пока она не скрылась за углом. Сидел и смотрел. Три секунды, десять, пятнадцать, не сводя глаз с этого угла. Прошла минута, и вновь показалась рыжая головка. Но это уже не было прежнее солнышко. А если и солнышко, то совсем угасшее. Жалкая маленькая головка, с тревогой высматривающая, здесь ли Пёс. Да, он был здесь. Но чего он ждал? Чего? «Чего он ждёт?» Пом отчаянно пыталась найти ответ. А он, сидя на тротуаре с высоко поднятой головой, как раз и ждал, чтоб она этот ответ нашла. Так продолжалось долго; оба не двигались с места и только глядели друг на друга. А потом вдруг, когда оба уже были близки к отчаянию, наконец свершилось. Пом подошла. Пёс сидел на месте. Подойдя вплотную, она не попыталась его схватить. Он не отскочил. Она не столько села, сколько рухнула на бортик тротуара. Он склонил голову и снизу заглянул ей в лицо. Она заговорила:

– Все так, Пёс, ты прав, я была дура, эгоистка, злюка, я тебя мучила, я тебя забросила, все правда. Но что я могу сказать? Я хочу, чтоб ты вернулся, мне без тебя плохо, я так плакала, вот. И ты меня прости. Конечно, я не могу тебя заставить, и что толку, если я скажу, что больше так не буду, ты не обязан мне верить, но я, правда, больше не буду… ну, думаю, не буду… нет, правда, не буду! Я же тебя так люблю, и мне без тебя так плохо, я больше не буду, честное слово.

Все это тихо, почти шёпотом, не находя слов, и одновременно снимая туфли, потом носки. А ноги-то – на них живого места не было! Так что домой решили ехать на метро. Они сели в поезд на Маркс-Дормуа, сделали пересадку на Маркаде-Пуассонье, потом на Барбес-Рошешуар и на Сталинград, и поезда баюкали их до Порт д'Итали – её, босую, с туфлями в руках, и его, свернувшегося клубком у неё на коленях. Её, ставшую наконец спокойной и ласковой, как Пом прежних хороших времён, и его, наконец-то победоносно переводящего дух.