Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко Страница 17

Мадемуазель Тереза взяла цветы и грациозным движением благодарно наклонила голову.

Стороженко поднялся.

– И это ещё, уважаемая публика, не всё! Захотел я сварить борщ. Открываю кастрюлю…

Стороженко опять резким движением снял крышку – раздался взрыв, фейерверком взметнулись искры бенгальского огня, снова грохнуло, и из кастрюли полетело вверх разноцветное конфетти.

Клоун, как будто с испугу, шлёпнулся на пол.

Тереза засмеялась.

– Ну как? – поднимаясь, с надеждой спросил Стороженко.

– Хорошо, Пьер, хорошо. Неплохая реприза. Я думаю, теперь вас возьмут.

Тереза смеялась, но глаза у неё были грустные. Стороженко заметил это.

– Что с вами, Тереза?

– Ничего, – спокойно ответила она.

– Что с вами, скажите? – Стороженко подошёл к ней почти вплотную и положил ей руки на плечи. – Вы же знаете, меня нельзя обмануть…

Она смотрела на него своими большими бездонными глазами и молчала.

– Что случилось?

И вдруг она наклонила голову и щекой прижалась к его груди.

– Я… я боюсь, Пьер…

– Чего? Почему?

– Сегодня я впервые выступаю на трапеции над ареной с дикими зверями. Без сетки.

– Ну?! Зачем?! Для чего?!

– Днем сказал… Павлин требует…

– Не слушайте! Не надо! Откажитесь! Прошу вас.

– Не могу. Вы же знаете. Не могу… Вообще-то я же ничего не боюсь, вы же знаете… Я не боюсь высоты, не боюсь хищников… Я ничего не боюсь, Пьер… Но… но только вам признаюсь: я с детства боюсь собак. Потому что когда я была ребёнком, меня покусала овчарка. Я им не верю. А у Эстмана, кроме львов, тигров, медведей, ещё и доги. Надо же…

– Я пойду к Анему. Я поговорю с ним… Я…

– Это безумие. Он же никогда не возьмёт вас после этого.

– Ничего. Я всё равно пойду. Я не допущу. Я…

– Я запрещаю вам! – в глазах её была неумолимость. – Я пересилю себя. Вы же знаете, Пьер, если я не выступлю сегодня, то потеряю кураж. Вы же знаете, что это для нас значит.

– Знаю… – вздохнул он, сдаваясь. Они разговаривали, совершенно забыв о Чаке, как будто его и не было в комнате. Чак стоял у двери, не осмеливаясь ни сесть, ни выйти из комнаты.

«Для чего этот клоун взял его с собой? – подумал я. – Он же спокойно мог обойтись в своей репризе и без ассистента. Чтобы пронёс мимо швейцара коробку с кастрюлей? Или, может, потому, что не осмеливался сам зайти к Терезе? Надо было, чтобы кто-то был рядом, всё равно кто…»

И я вспомнил вдруг рыжую Гафийку Остапчук из седьмого класса, вспомнил, как я хотел когда-то пойти к ней, но не решился сам и уговорил дружков своих, Василя и Андрюшу, и как я не знал, куда глаза прятать от сладкой стыдливой щемящей боли, молча наблюдая, как выламываются перед Гафийкой ребята, а она смеётся-заливается и стреляет в меня весёлым глазом… И взрослые, получается, как дети…

– Будьте сегодня в цирке, Пьер, – сказала она. – Тогда я не буду бояться. Спрячьтесь где-то до представления… А теперь идите! Сейчас сюда придёт Днем. Идите, умоляю вас! Я не хочу, чтобы он вас выгнал. Мне нужно, чтобы вы были сегодня в цирке. Слышите? Нужно! Уходите!

– Хорошо, Тереза, хорошо! Я уже ухожу. Храни вас Господь! – он перекрестил её, потом поцеловал руку, и, только теперь, видно, вспомнив о Чаке, обнял его за плечи и вывел из комнатки.

Мы едва успели выйти, как в конце коридора послышался резкий лающий голос:

– Чтобы через пять минут было! Ясно? Не будет – выгоню!

– Днем! – Стороженко схватил Чака и, прижав его к себе, спрятался за выступ стены.

Хорошо, что мне не надо было прятаться, потому что спрятаться уже было негде.

По коридору утиной походкой быстро шёл маленький приземистый мужчина с круглым, побитым оспой лицом.

Без стука, хозяйским движением рванул он дверь мадемуазель Терезы и, хлопнув ею, исчез.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул Стороженко, – придётся потерпеть… Дело очень серьёзное. А ты, сынок, может, пойдёшь домой? – нежно погладил он Чака по голове.

– А… можно мне остаться? – умоляюще взглянул на него Чак.

– Смотри… Если можешь – оставайся. Тогда идём… Он вёл Чака какими-то закоулками, пока они не оказались в каморке с зарешёченным окошком, где в беспорядке валялся разный поломанный цирковой реквизит.

– Придётся здесь пересидеть. Сюда уже никто не заглянет. Устраивайся на этой тринке удобнее. Ждать придётся долго.

Они сели на поломанной тринке, как её назвал Стороженко. (Это такая подставка, подушка для акробатов, которые выступают в жанре «икарийские игры» – лёжа на спине, ногами подбрасывают и ловят своих партнеров.)

– Скажите, – тихо спросил Чак, – почему мадемуазель Тереза должна так рисковать? А?

– Эх! – вздохнул Стороженко. – Почему-почему? Есть здесь у нас один «покровитель», который цирком увлекается. Павлин Иудович Голозубенецкий. Биржевой делец. Страшный человек. Не цирк ему нужен, не искусство цирковое, а острые ощущения. Чтобы была смертельная опасность. Смертельные номера заказывает. За это платит деньги. За то, что жертвует на цирк, ему подавай жертвы… Он из тех людей, которые чувствуют наслаждение, глядя на чужие муки и страдания, из тех, которые, спотыкаясь, бегут смотреть на катастрофу, на несчастный случай, которые, разинув рты, стоят прямо возле виселицы во время казни… Двое у нас в Киеве Иудовичей… Один – начальник Киевского военного округа, генерал от артиллерии Николай Иудович Иванов, второй – вот этот – генерал от спекуляции Павлин Иудович Голозубенецкий. И этот второй – страшнее первого.

Стороженко ещё что-то говорил Чаку, что-то рассказывал… Они довольно долго сидели в каморке. Но я то ли не очень внимательно слушал, то ли разговоры показались мне не такими уж значительными по сравнению с тем, что должно было случиться, – я их почему-то не запомнил. Я торопил время, и оно летело для меня быстро.

И вот уже Стороженко поднялся:

– Идём. Скоро начало. На галёрку пойдём, там на нас никто не обратит внимания.

И опять он вёл гимназиста Чака по каким-то закоулкам, по какой-то лестнице то вверх, то вниз, и наконец они вышли на лестницу, которая вела на галёрку.

Цирк сиял огнями.

На галёрке толпился простой народ, рабочие в косоворотках, ситцевых сорочках, девушки-служанки в цветастых платочках, нижние чины, то есть солдаты.

А внизу «чистая публика» сверкала брильянтами на нарядных платьях, золотыми пуговицами на вицмундирах, эполетами и орденами.

– Смотри, вон он, в губернаторской ложе, – сдавленным голосом сказал Стороженко.

– Кто? – не сразу сообразил Чак.