Кусатель ворон - Эдуард Веркин Страница 16

Поэтому я немного успокоился и побеседовал со Жмуркиным. Опять же о немцах.

– Немцы отборные, – заверил Жмуркин. – В смысле, сам отбирал.

– То есть?

– В прошлом году в Шартомский монастырь приезжала группа скаутов, двадцать человек.

– Скауты?

– Юные разведчики, – пояснил Жмуркин. – Баден-Пауэлл, нашивки на рукаве, все такое. Забыл, что ли? Икона, монастырь, скаут-мастер Буров?

Действительно, подзабыл. Времени вроде мало прошло, а точно сто лет. Так все это далеко.

– Так вот, приезжали немецкие скауты в российский монастырь, примерно как у нас тогда. Я курировал.

– И как?

– Плачевно. Швабский хор мальчиков, угодивший в племя людоедов, примерно в этой плоскости.

Жмуркин поморщился.

– Плачевно, брат, уныло, друг. Я заранее предупреждал немецкую сторону – нужны стойкие дети, привыкшие переносить лишения, трудности, неприхотливые в быту. Лучше всего из бывших наших или хотя бы родившиеся в этих семьях. На крайний случай малолетние немецкие преступники. Но наши не захотели возвращаться, преступники тоже отказались, немцы скаутов и подогнали. Как самых-самых оловянных. Хотя я их сильно предупреждал.

Жмуркин похлопал себя по лбу блокнотом.

– В первый же день, знаешь ли… Ну, в сам монастырь нас, само собой, не пустили, мы в лесу расположились, рядом – ну, как обычно это делается. Там специальная площадка отведена, кусты повырублены, туалеты поставлены, череп лося. Лагерь как лагерь, вполне себе на уровне. Так там эти немецкие скауты мне в первый же вечер такое закатили…

– Сортиры? – угадал я.

– Само собой. Все вроде бы ничего, песни пели, узлы вязали, а потом одна девочка посетила… Короче, с ней истерика приключилась. Кричала: милый дедушка, Франц Альгемайнович, забери меня отсюда, немедленно, здесь… Здесь… Как это будет на языке Гёте? Arsch dem Welt?

С языком немецкой классики я был немного знаком.

– Все так плохо? – спросил я.

– Еще хуже. Семь человек продержались десять дней, потом и их комары доконали. Они, видите ли, думали, что в лесу комаров нет.

– Как?

– Так. У них в Германии комаров нет – и под каждым кустом ватерклозет. Так-то. Через неделю пришлось вызывать вертолет, эвакуировать их в срочном порядке… Классика жанра.

– А этих где нашел?

Жмуркин ухмыльнулся.

– О, эти, – он кивнул на белобрысые затылки. – Эти – серьезные люди. Девчонка… Эта, Александра… Она, во-первых, музыкант – то есть все время в разъездах. Я посмотрел на ее послужной список – она даже в Алжире была с концертами, не думаю, что у нас хуже Алжира. Во-вторых, у нее папа военный…

– Ты говорил, он дирижер оркестра, – напомнил я.

– Ну да, дирижер. Военного оркестра бундесвера. Воспитание суровое, девчонка закаленная. Я думаю, потянет.

– А пацаны?

– Томеш и Кассиус…

Дитер и Болен.

– Томеш и Кассиус тоже не лопухи, подготовленные ребята. Только глухонемые.

Тут уж я едва не рассмеялся, перед этим сам едва не утратив дар речи. Пятахин – поэт, Лаурыч – математик, Иустинья топилась в проруби, Дитер и Болен – глухонемые. Отличная у нас компания, хоть парашютную школу открывай. Пятахин, деревень, Иустинья, дочь сатаниста, все как надо.

– То есть не глухонемые, а с альтернативным восприятием, – поправился Жмуркин. – Радикально тугоухие. Сам понимаешь, такие ребята гораздо крепче обычных, закалены невзгодами и все такое. В прошлом году, между прочим, ездили на озеро Байкал с экспедицией, продержались полтора месяца, сами еду готовили, сами носки стирали. И к сортиру полевому привыкли, и к кильковому супу. Интересуются, короче, русской культурой.

Жмуркин сказал это серьезно. А может, и нет, я не понял.

– Нет, однозначно хорошие ребята, по-русски по губам легко читают, не сопли, короче. Кроме того, Томеш художник, а Кассиус…

Чем занимался Кассиус, Жмуркин подзабыл, заглянул в шпаргалку.

– Кассиус, короче, дайвер вроде как.

– Глухой дайвер?

– Ага. Но не просто. Он занимается… дельфинотерапией. Одним словом, разные инвалиды… ну, то есть альтернативно мобильные, они плавают с дельфинами, и от этого им вроде как лучше становится.

Я посмотрел на Дитера и Болена с уважением. Почему-то – не знаю почему, мне представлялось, что эти – настоящие. Дитер умеет рисовать, Болен ныряет с дельфинами. Это тебе не Паша широкого профиля, специалист в разных областях знаний, остолоп.

– Да, компания хорошая подобралась, – согласился Жмуркин. – Поэты, спортсмены, филантропы… Меня вот эта Жохова смущает только…

Это он сказал уже негромко.

– Она все время читает что-то… Что она там читает?

– Книги, – ответил я.

– Книги… Книги – это, конечно… Хотя странно. Кто сейчас книги читает? Это нормально?

– У нее папа – библиотекарь, – соврал я, – вот с детства к чтению и приучил. Патология, но что поделаешь?

Жмуркин задумчиво потрепал подбородок.

– Как-то она на Святую Бригитту похожа, – сказал он. – Такая… изнеможденная.

– Изможденная, – поправил я.

– Ну, пусть изможденная. Ей можно доверять?

– Как мне, – сказал я. – Как себе.

– Как-то она… – Жмуркин покачал головой. – Суицидально выглядит, а? Ты так не считаешь?

– Истощена милосердием, – пояснил я. – Много работала в лепрозории.

Жмуркин поперхнулся. Все-таки наивные черты в нем сохранились, не все общественная работа подъела.

– Шучу, – сказал я. – У нас нет лепрозория, просто в больнице работала. Отец библиотекарь, мать медсестра. И Устька тоже хочет. Помогать страждущим, туда-сюда. Она вяжет носки для неимущих, иногда с таким остервенением, что стирает себе в кровь пальцы.

Про утопление в проруби, магазин «100500 мелочей» и Церковь Сияющих Дней я умолчал.

– Это хорошо, – сказал Жмуркин. – Хорошо, немцы такое уважают. Самоотречение всякое… У нас в программе два визита, один в детский дом, другой в дом престарелых. Не подведут?

Жмуркин кивнул на контингент.

– Нет, ты что, – успокоил я. – Они же с цепи так и рвутся – доброе дело хотят совершить.

– Ну-ну… Посмотрим.

Жмуркин достал планшетник и стал сверять маршрут, но почти сразу вернулся от маршрута к тревожным мыслям.

– Должны вообще-то, – сказал он. – Ну, не подвести. Хотя ничего нельзя гарантировать, конечно. Вообще, немцы суровые. Александра уже у нас была с оркестром…

– Ты говорил, – напомнил я.