Дом шалунов - Лидия Чарская Страница 14

Приняв в пансион чудесно спасенного из реки Миколку, господин Макаров не мог, конечно, сказать, что тот «дома ел всякие тонкости». Поэтому речь, обращенная к Миколке, была короче и состояла лишь в том, что Александр Васильевич объяснил новому своему воспитаннику, что впредь он будет называться не Миколка, а Котя.

– Как? – переспросил, смеясь громко, мальчик.

– Котя.

– Вон как! – громко произнес Миколка. – Чего, гляди, не выдумают! Ну, Котя, так Котя! Не все ли равно, если вашему благородию так хочется…

Сообразительный Котя-Миколка быстро привык к новой жизни и к новой обстановке.

Всего неделя прошла с его поступления в пансион, а уж он научился многому: он знал, что нельзя сморкаться пальцами, а для этого постоянно имеется платок в кармане. Что плеваться на пол нельзя. Есть руками – тоже… Чавкать при еде и икать за столом не следует. И обтирать руки о спину соседа – тоже. Узнал, что такое азбука и какие в ней имеются буквы, и что земля – шар и вертится постоянно, а не стоит на трех китах, как ему пояснял как-то дядя Михей в добрую минуту.

Все мальчики, кроме Гоги и графчика, сразу полюбили Миколку. Полюбила его и веселая, шаловливая Женя. Ее сестра, всегда серьезная и степенная девочка Маруся, тоже хорошо отнеслась к нему. Только на Кудлашку косились – не мальчики, конечно, а «начальство», как Митя называл директора и воспитателей. С Кудлашкой были постоянные несчастья. То она выхлебывала «по ошибке» молоко, оставленное мальчикам на ужин, то съедала курицу, которую готовили на обед Макаке и его племянницам, то норовила схватить за икры Кар-Кара или Жирафа в ту минуту, когда они меньше всего ожидали этого. Словом, с Кудлашкой было много всяких хлопот…

Стоял теплый августовский денек. Мальчики сидели в классе и учили уроки. День был праздничный, но уроки приказано было приготовить. Месье Шарль уже третий день был не в духе. Он заставил мальчуганов учиться в праздник в виде наказания. Дело в том, что в день своего рождения месье Шарль с утра хотел нарядиться в розовый воротник, новую белую манишку и ярко-красный галстук, которого ни разу еще не надевал. Он полез в комод и – о, ужас!.. – не нашел ни того, ни другого, ни третьего. Двух пар любимых цветных носков тоже не мог доискаться месье Шарль.

Позвали кухарку Авдотью, заведовавшую всем хозяйством в пансионе. Авдотья была прекрасная кухарка, но в собеседницы не годилась вовсе: она заикалась и говорила так, точно кудахтала. К тому же была глуха и глупа. Пока она оканчивала какую-нибудь фразу, можно было дойти до соседнего леса и с успехом вернуться обратно. Месье Шарль совсем забыл, что Авдотья обладает всеми этими качествами, и забросал ее вопросами:

– Где мой носок? Где мой воротничьок? Где мой гальстукь?

Авдотья потрясла головой и принялась кудахтать. Француз рассвирепел, потому что ничего не понял из того, что отвечала кухарка.

– Это шютки малшик неготяй!.. – прогремел он на весь пансион так, что дрогнули стекла в доме.

И в наказание засадил детей за уроки в первое же воскресенье.

Надо было выучить стихи.

Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда,

Хлопотливо не свивает

Долговечного гнезда…

Так как месье Шарль очень плохо понимал по-русски, он ничуть не удивился, когда Павлик Стоянов вместо упомянутой «Птички» прочел другое, совсем особенное стихотворение собственного сочинения:

Птичка Божия все пела,

Поперхнулась и вспотела.

А как голос потеряла,

Петь совсем уж перестала…

Месье Шарль, впрочем, и не слушал. Он в это время думал о пропавших носках, галстуке и манишке и потому вообще мало обратил внимания на то, что декламировал Павлик. Он только качал в такт стихам головой и похлопывал рукой по краю стола. Когда француз перестал думать о носках и воротниках, в его мыслях возник милый Париж, откуда месье Шарль был родом, и красивый дом на берегу Сены, где он снимал крошечную комнату у своих друзей. Жираф так углубился в свои мысли, что не заметил, как распахнулась дверь и с оглушительным лаем в класс влетела Кудлашка.

Дружный взрыв хохота встретил ее. Месье Шарль поднял задумчивые глаза, вскинул их по направлению к двери и побледнел от злости: на шее Кудлашки красовался блестящий розовый воротничок гувернера, повязанный роскошным ярко-красным галстуком; нежная голубая манишка прикрывала горло и грудь собаки. На всех четырех лапах Кудлашки было надето по цветному носку месье Шарля; два лиловых – на передних, два золотисто-желтых – на задних. В довершение всего на голове собаки красовалось что-то странное, привязанное веревкой к шее.

Месье Шарль хотел броситься к Кудлашке, но она вихрем пронеслась мимо него, сбросила два носка, манишку, воротник, забралась под дальнюю скамейку и с остервенением стала сдирать с головы тот странный предмет, который был надвинут ей на самые уши…

В это время снова распахнулась дверь, и, красный как рак, в класс влетел Карл Карлович.

В это время снова распахнулась дверь и, красный как рак, в класс влетел Карл Карлович. Он неистово махал руками и кричал что-то по-немецки. Но что именно, никто не мог разобрать. Никто, кроме Витика Зона разве, который проскользнул за немцем следом и теперь преспокойно сидел на своем обычном месте с невинным, спокойно улыбающимся лицом. Ему ничуть не странным показалось то, что вместо обычных густых волос на голове Кар-Кара, замечательно круглой, как мяч, красовался носовой платок, завязанный под подбородком.

Тайна круглой головы и носового платка была Витику известна лучше, чем кому другому: сегодня после обеда он пробрался в комнату немца и, пока тот спал, стянул с головы Карла Карловича парик, чтобы нахлобучить его на мохнатую голову Кудлашки. Он же и нарядил собаку в принадлежности костюма месье Шарля, заранее припрятанные в укромном местечке за диваном.

Месье Шарль взглянул на господина Вейса (такова была фамилия Кар-Кара), господин Вейс – на месье Шарля. Француз позеленел, немец побагровел. Оба без слов поняли один другого.

Минуту они смотрели друг на друга. Но вот Кар-Кар быстро подошел к Жирафу и, взволнованный, хотел начать что-то говорить, но тут платок, очевидно, от быстрого движения, соскользнул с головы Кар-Кара, и она предстала перед всеми пансионерами во всей красе – розовая, без единого волоска на темени, блестящая, гладкая и круглая как шар…