Двенадцать ночей - Эндрю Зерчер Страница 12

– Что Гадду нужно от моего папы?

Вилли и Флип дружно уставились на доску перед ними.

– Что он хочет с ним сделать?

– Вилли, – сказал Флип тихо, еле слышно. – Она еще девочка, но…

– Она в опасности.

– Она автор. Она уже проделала очень далекий путь, и очень храбро проделала.

Вилли немного откинулся назад в сидячем положении, его руки теперь обхватывали полусогнутые колени.

– Чтобы объяснить тебе, кто такой Гадд, мне придется тебе рассказать о вифинских рыцарях.

Наклонив голову над доской, на которой они с Флипом до этого играли, Вилли начал передвигать камешки – округлые, продолговатые, с серовато-синим отливом, похожие на гальку, которую Кэй, бывало, собирала у моря в Норфолке. Они выписывали на доске сложные узоры, его длинные изящные пальцы двигались не переставая, независимо друг от друга, беспрерывно рисуя невидимые кривые, петли и спирали. В каждый момент кончик каждого пальца мягко толкал или тянул один, два или несколько камешков, так что Кэй видела на доске весь прихотливый процесс: камешки стягивались воедино, разбегались веером, группировались, менялись местами, перестраивались и перекомпоновывались, а потом вдруг все опять разобщались, постоянно обновляя свое распределение по доске. Поначалу это движение смутило Кэй, поставило в тупик, и она удрученно подумала, что сейчас просто повернется, проберется обратно сквозь снасти и залезет к Элл под теплое одеяло. Но, продолжая наблюдать, она увидела, что один из камешков перемещается не так, как другие, и пришла мысль, что в движениях пальцев Вилли, может быть, есть система: этот камешек совершал короткие, быстрые рывки, большей частью по прямой, рывки, которые из-за того, что он переходил при этом от пальца к пальцу, не привлекали первое время ее внимания. Она заметила, что с ним постоянно сталкиваются другие камешки, и пожалела было его – жертву множества ударов; но потом ей показалось, что он переманивает эти камешки на свою сторону: отскакивая, они словно бы приобретали в какой-то степени его свойства, начинали двигаться не длинными летучими дугами, а все более скованно, заржавленно. Чем дольше пальцы Вилли плели на доске свою ткань, тем меньше Кэй их замечала, теперь она видела только камешки и их жизнь: то, как этот один, точно вирус, заражал остальные своей дерганой запинкой, он будто упрекал их за красивый полет, заставлял стыдиться самих себя. У Кэй расперло голову изнутри, она почувствовала, что подбородок подается вперед словно в попытке проглотить рыдание.

– Вилли, хватит.

Это произнес Флип; положив на доску ладонь, он заставил пальцы Вилли умолкнуть и этим помог Кэй очнуться.

– Она воспринимает, – сказал Флип. – Ты орешь на нее. Довольно.

Ладонь Флипа отвердела на доске, костяшки побелели – казалось, он давит на пальцы Вилли с неимоверной силой.

Кэй подняла на Флипа глаза, но Вилли будто не замечал его вовсе; он заговорил тихим голосом, почти шепотом, и Кэй напрягала слух, чтобы улавливать его слова поверх содроганий ветра вокруг аэростата.

– Век за веком мы были гильдия, тысяча и один нас было, и все голоса были равны в залах Вифинии, каждый был рыцарем. Духи левой стороны, чьи ладони были полны камешков, строили сюжеты из причин, следствий и путей, какими движется все на свете; духи правой стороны, подставляя раскрытые ладони вдохновляющему воздуху, мечтам, сновидениям, творили силой воображения вселенную идей. Вместе мы плыли по ветру, оплетая края земли нашими песнями. То были дни могущества, когда духи левой стороны – великие барды и рассказчики сказок – брали у духов правой стороны – у фантазеров и прорицателей – материал и основу для самых волшебных историй, эпических и романтических, которые расходились по континентам, распространялись за семь океанов. Мы жили и коловращались тогда в некоем равновесии, в сбалансированном и совершенном движении. Сюжетчики почитали фантазеров, те, в свой черед, уважали сюжетчиков. Казалось – мы движемся в танце, которому нет конца…

– Те дни давно прошли, дружище, – сказал Флип. Бережно, как будто ставя хрупкую, ценную вещь на ненадежную поверхность, он отпустил руку Вилли, лежавшую на доске между ними.

– Мы были счастливы. Может быть, слишком наивны. Но счастливы. – Кэй почудилось – корзина слишком мала, чтобы заключать в себе великую пустоту, из которой вещал Вилли. – Но потом равновесие вдруг оказалось нарушено, и Гадд, который всегда был таким, как сейчас, – не повествователем и не рассказчиком, не деятелем по части средств и движения, не фантазером, не сюжетчиком, не провидцем, не прядильщиком чар, а только лишь силой, нацеленной на…

– Результат, – тихо вставил Флип. – С самого начала Гадд хотел одного: результата.

Вилли кивнул.

– Да, результата. Он сплачивал вокруг себя все больше духов левой стороны. Создавалось впечатление, что они фактически действуют по его приказу, а не руководствуются доской, как прежде. Мы руководствовались доской тысячу лет. А они потянулись к Гадду. Мало-помалу Гадд привлекал к себе новых и новых духов левой стороны, а потом, постепенно, и правой, и даже некоторых фантомов, и наконец их стало так много, что они решились устроить в гильдии голосование, – и мы проиграли. И Гадд сделался Распорядителем, а мы теперь исполняем его распоряжения.

– За исключением тех, что находятся на странице девятнадцатой, которую ты использовал вместо носового платка, – заметил Флип.

– Ага, – согласился Вилли, хотя он не слушал.

Флип, глядя на Кэй, шутливо закатил глаза, но она решила, что тоже его не слушает. Флип встал на ноги, перешагнул через Кэй к приборам и начал возиться с канатами и клапанами, сверяясь со шкалами и что-то бормоча то из одной памятки, то из другой.

Кэй во все глаза смотрела на лежавшую перед ней доску – на ее неровные, неотделанные края, на темную, в мелких пятнах, гладкую поверхность, где по сию пору была видна текстура дерева, из которого эту доску выпилили, где пробегали отсветы от неравномерно качавшегося наверху фонаря. И очень скоро зрелище ее зачаровало: пальцы Вилли возобновили свое рассеянное кружение, их кончики легонько подталкивали, деликатно смещали камешки на доске, которую крупно раскачивало вместе с корзиной. В узорах, что творил с их помощью Вилли, она заметила теперь кое-что новое, странное, чего, она чувствовала, раньше там не было: посередине появились два камешка – один почти безмолвный и малоподвижный, но подталкиваемый через равные промежутки времени, как бы находясь под действием тикающих часов; другой – экстравагантный, выписывающий спонтанные дуги, импульсивный ловец удачи. Инстинкт подсказал ей, что первый камешек – она, второй – ее сестра. Она знала это так же точно, как если бы Вилли достал кисть и краски и написал их портреты.

Кэй подняла на Вилли взгляд.

– Что это за доска? – спросила она. – И что это за камешки? Игра такая?

Вилли нахмурился.

– Нет, не игра. Не совсем игра. Тут нет соперничества, нет победителей и побежденных – только движение и чтение. Называется – сюжетная доска, а на ней сюжетные камешки. Никакой дух левой стороны не отправится в путь без такой доски; они всегда при нас. Они дают нам возможность разложить любую ситуацию, любое повествование, любую историю на простейшие элементы, благодаря чему мы видим ее строение и понимаем, как происходящее сейчас связано с тем, что уже было, и какова его связь с другими ситуациями и историями в будущем.