На синей комете - Розмари Уэллс Страница 12

Я встал — из уважения к мистеру Петтишанксу. Или к Киплингу?

— Сэр, можно прочитать с самого начала? — спросил я.

Хозяин дома кивнул:

— Читай-читай!

Подняв узкую босую ногу с длинным, торчащим вперёд большим пальцем на сиденье стула, он уставился на меня выжидающе, точно коршун. Потом искоса взглянул на тётю Кармен. Та сидела, не шелохнувшись. Я вдруг увидел, что она ждёт наказания, даже казни. И отчаянно, с надеждой и страхом, ловит мой взгляд.

И тут до меня наконец дошло! Мистер Петтишанкс проверяет, кто виноват в неуспехах его сына: сам Сирил или тётя Кармен. Если мистер Петтишанкс решит, что виновата тётя, её уволят. Если Петтишанксы откажутся от услуг тёти Кармен, слух о том, что она плохой учитель, мгновенно разнесётся среди местных богачей, и она потеряет всех учеников в этой части города. Так что мистер Петтишанкс проверяет не меня. Он проверяет тётю Кармен.

Я не искал подсказок на потолке. Просто говорил, не перевирая ни одного слова. Стоял, расправив плечи, выпрямив спину, и смотрел прямо в глаза Петтишанксу. Я не называл силки тисками. Не размахивал руками, а сдержанно жестикулировал только правой рукой, как — предположительно — делал сам Киплинг посреди джунглей Индии. Слова лились как песня. Я летел на всех парусах и вскоре добрался до победного конца:

И если не растратишь по-пустому

Ни слова, ни минуты, ни мечты,

Тогда, мой сын, на всей Земле ты — дома,

И Человеком вправе зваться ты!

— Отлично! — Мистер Петтишанкс удовлетворенно посасывал сигару. — Ты — умный парень. Я умных люблю. Вот тебе деньги на автобус и ещё монетка за труды. Поезжай ко мне в банк и передай вот этот сверток сторожу. Пусть положит в кассовый ящик.

Он направился к двери, а там, утирая рот рукавом, как раз показался Сирил. На отца он смотрел, точно кролик на удава.

— Зубри стихи, сын! — произнёс мистер Петтишанкс грозно. На удава он вполне смахивал. — Зубри! Иначе отправлю в военное училище. Сразу после каникул. Там из тебя сделают человека, не отвертишься. Побудка каждый день в пять утра!

— Не надо, пап… — заскулил Сирил.

Мистер Петтишанкс схватил сына за потный ворот рубашки. Развязал и снова завязал ему галстук, туго затянув узел. А потом громким, на всю комнату слышным шёпотом сказал, брызгая слюной в лицо Сирилу:

— Я все годы был отличником в Гарварде. И твой дед тоже. И прадед. Мой сын не имеет права стать неудачником. Слышишь, Сирил?

— Да, сэр. — Сирил метнул на меня полный ненависти взгляд.

— До Рождества — две недели. Выбирай: либо этот стих будет у тебя от зубов отлетать, либо ты с нового года маршируешь на плацу в кадетском училище. Раз-два, левой! Дело твоё. Мечтаешь принимать ледяной душ утром и вечером? Тогда вперёд, с песнями! Кстати, у них плац с кремнёвым покрытием. Его ещё дробилкой называют. Будешь там отжиматься — голыми ладонями на кремне.

— Да, сэр, — уныло повторял Сирил. — Ясно, сэр.

Отпустив ворот его рубашки, отец напоследок дёрнул сына за галстук:

— Недопустимо, чтобы парни из обычных школ наступали тебе на пятки! Этак они и в Гарвард вместо тебя поступят!

С этими словами мистер Петтишанкс посмотрел на меня и мрачно улыбнулся. Собственная шутка его явно не позабавила.

Сирил же честно попробовал рассмеяться. Но едва отец наконец вышел из комнаты, он прошипел:

— Ты ничтожество, Огилви. Берегись!

— Оскар, иди. Мистер Петтишанкс дал тебе поручение, — сказала тётя Кармен, как ни в чём не бывало. — Нигде не задерживайся. Когда всё выполнишь, садись на семнадцатый автобус и приезжай домой.

Я выбежал на улицу вприпрыжку, точно узник из заточения. Я свободен! Свободен, как птица, но крайней мере на час. Без надзора и контроля я вошёл в трамвай, совсем как взрослый, бросил монету в щель и открутил билет. Может, я не в Иллинойсе, а где-нибудь в Бразилии? Я посмотрел вверх — туда, где, возможно, прячется Бог, — и произнёс мысленно короткую, но искреннюю благодарность за внезапно обретённую свободу и за то, что мне так повезло в жизни. Ещё бы! Ведь в отцы мне достался именно мой папа, а не мистер Петтишанкс. А Сирилу этот стих не выучить. Ни деньги, ни двадцать пять поколений предков не помогут. Так что скоро он окажется в военном училище — на том берегу реки, в штате Миссури. А уж как там натаскивают кадетов, это все знают. Не тайна. Иногда даже видно, как они упражняются на плацу, и ветер доносит по воде их крики. Помню, папа говорил: «Считается, что это школа для трудных мальчиков. Но на самом деле это — школа для мальчиков, чьи отцы не утруждают себя воспитанием детей. Сбывают с глаз долой на четыре года. И дети вырастают в противных тупых солдафонов».

Трамвай доехал до центра Кейро минут за двадцать. Я вышел на пересечении Центральной улицы с Вашингтон-авеню и направился к мощным, отделанным бронзой дверям банка. Облицованное гранитом здание имело десять греческих колонн с желобками и капителями; колонны поддерживали треугольный фронтон, где на мраморной плите была выбита надпись ПЕРВЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ — чтобы жители Кейро и весь остальной мир знали, что здесь находится банк.

Вообще банк работал до трёх, но около запертых двойных дверей имелся звонок, и я нажал кнопку. Поджидая сторожа, я переминался с ноги на ногу и глядел вправо — на тёмные окна. Вдруг внутри вспыхнула праздничная иллюминация, и всё, что было за стеклом, пришло в движение: двадцать поездов разом забегали среди заснеженного рождественского пейзажа. «Синяя комета»! Моя «Синяя комета» со свистом промчалась мимо меня на всех парах! Мистер Петтишанкс запустил её вдоль озера, по Южнобережной линии.

Не успел я осознать, что нашёл наконец свои поезда, как сторож открыл дверь банка. И широко улыбнулся.

— Мистер Эплгейт! — воскликнул я.