Телониус Белк - Фил Волокитин Страница 11

Можно сказать, последнее родительское благословение мне было дано. Эти пощёчины ещё помогут мне со всем расквитаться.

Ботинок был замечательный педагог. По итогам его дьявольских экспериментов я либо трёкнусь и никогда не приду в себя, либо вернусь из битвы с Горжеткой победителем.

Но иногда, мне кажется, что я начинаю сходить с ума прямо сейчас.

После долгого прослушивания этой Уппсалы, на фоне всей этой прекрасной музыки мне явственно слышится тонущий в аплодисментах хмурый русский голос: «Тёмыч, мозги не напрягай, бери нахрапом»

Это, пожалуй, уже перебор.

Сходить бы прогуляться.

Да И прикупить ещё чуть-чуть хумуса, пока не закончился.

В перерыве я отправляюсь в магазин. Это заменяет мне все развлечения. А ещё по дороге я прокручиваю в голове то, что лень осваиваить с инструментом. Выбираю простенькие пьесы, где прогрессия вычисляется уже машинально, поэтому они не отвлекают меня от интересных событий.

При входе я сразу рассматриваю пробковый стенд, чтобы понять, что произошло новенького со вчерашнего дня. А произошло немало. Потерялся французский бульдог. Отличительная черта – кулончик старой металлической группы и попонка в виде рок-музыкального балахона. А вот ещё. Нашелся пакет с документами на имя Росмолайнена. Но сам Росмолайнен тоже разыскивается – с позавчерашнего дня без документов уехал… куда интересно, зачем: Нет, мне ни за что не прочитать, куда уехал Росмолайнен. Эти точки над буквами быстро выключают в моей голове барабан, а переключать барабан нельзя не при каких обстоятельствах.

Тогда я иду на площадку молодняка, расположенную на первом этаже супермаркета и остервенело наматываю по ней несколько кругов. Никто мне не запретит, да и мысли запрещать ни у кого здесь не появляется. Все улыбаются, а кассирша, прибежавшая на шум, показывает мне большой палец вверх. И я сам тянусь вверх за этим пальцем, выпрямляю спину и бросаю по-фински «Привет», потому что это моя любимая кассирша. Она очень мила, к тому же протыкана сотнями булавок, как та пробковая доска с объявлениями, да и объявления на ней тоже есть – многочисленные татуировки заканчиваются примерно на подбородке. А потом снова начинаются, уже прямо на лбу – фрагмент тернового венца, переходящий в лавровый.

Иногда, когда лень переться четыре километра пешком или надоедает бродить по бесконечным рядам супермаркета у границы, и я иду в тот маленький магазин, что прямо напротив – тёмный и засыпанный сугробами, как дом бабы Яги. Там, разумеется, совсем другой выбор. Копчёная рыбка с названием «муйкку». Газированный кипяток. Бесплатная микроволновка. Белобородый дед за столиком с миллионом червей для рыбалки всякий раз пытается разговориться по-русски, но я протестую. Как только слышу русскую речь, в моей голове перестаёт стучать барабан – вот так незаметно я привыкну и к финскому языку и его многоударной, уступчивой ритмике.

В общем, покупка еды в финских магазинах для меня сейчас самый большой прикол. Как я буду без этого дальше жить – пока непонятно.

Расписание соблюдается беспрекословно. Как только темнеет и в окнах соседских избушек загорается свет, я разбираю саксофон и иду в лесок и присаживаюсь под выступающие камешки. Здесь можно расслабиться. Правда, вот, ничего не могу с собой поделать – всякий раз, когда дело доходит до саксофона, мне кажется, что он пахнет покойником. Воняет, как от Козла. Но через минуту я вспоминая, что это не сам саксофон, а всего лишь, чемодан ему раньше принадлежавший. Но от самого саксофона, как и от Козла в тот памятный день несёт холодом.

Поливая цветы, Козел был скорее свиреп и я боялся обжечься, поэтому не стал акцентировать в памяти этот момент. Вместо этого, я на всю жизнь запомнил руку Козла передающую мешок с саксофоном – она уже была холодной, как у мертвеца.

В тот день, вернувшись домой Козёл умер и его прощальный привет отцу я передавать не стал. Мы даже на кладбище собрались, но Ботинок беззлобно сказал пред иконой: «Вечность продлится без Верасов» – тем и отделались…

В общем, я открываю футляр и ещё раз вспоминаю Козла…

Как он там говорил – хочешь каркай, хочешь перди, а звук издай такой, чтобы все тебя услышали. Ну, вот и слушай теперь, старый дурак.

Гуу! Гууу!

В один прекрасный вечер, мне надоело. Я рассердился и плюнул внутрь, стараясь переломить трость пополам. Так, как выплёвывал в детстве мёрзлую черноплодку из жестяной палочки. Трость не переломилась – что ей сделается? А звук вдруг приобрёл требуемую упругость. Я нехотя повторил и сразу понял – поймал. Вот оно. Гнутый сапог саксафона издал звук похожий на карканье. Но это было не то сдавленное стариковское карканье, к которому я уже начал потихоньку привыкать. Это был нормальный звук саксофона.

Я попробовал ещё, но сразу же заткнул дребезжащую трость языком. Карканье прекратилось. Издался хотя и тихий, но, всё же, достаточно сильный удар. Его можно было соединить с тем барабаном, который заучал у меня в голове и выглядело это уже вполне себе достойно. Противным он был ровно настолько, насколько это было нужно. И я бы очень обрадовался, если успел. Но я не успел. Меня отвлекла огромная, потная, обкаканная, спускающаяся по веткам пока ещё не обстуканной дятлами сосенки белка.