Посмотрите - я расту - Борис Алмазов Страница 10

После завтрака я сунулся было на кухонный двор и с удивлением увидел, что дрова ожесточённо колет тётя Паша.

— Будь ты трижды проклято! — приговаривала она, вытягивая завязнувший топор из чурбана.

— А где дядя Толя?

— Заболел.

— Как заболел? Где он? Я его навещу.

— Иди, иди с богом. Нельзя его навестить. Иди, иди отсюда.

— Борька! Хрустя! — кричал Серёга. — Борька! Куда ты делся? Ты что, забыл? Собрались идти, а ты сбежал куда-то!

— Всё в порядке! — сказал Федул. — Алевтина думает, что вы полочки к выставке выпиливаете. Часа три не хватится. До обеда успеете?

— Постараемся.

Мы пошли к забору, где ещё с ночи была выломана доска.

— Интересненько! — услышали мы за спиной. — Ладно-ладно! Всё-всё будет сказано.

Мальвина! Она стояла на крыльце своей палаты и готовилась позвать пионервожатую. Я погрозил ей кулаком.

— Сорваться хотите? Забор сломали! Всё-всё будет сказано.

— Осипян! — сказал я. — Иди сюда.

— Не бойся, Ира! — прощебетал Серёга. — Он драться не будет.

— Ну? — Она подошла к нам вразвалочку. Но чувствовалось, что умирает от любопытства.

— Человек ты или кто?

— Да ладно тебе, — остановил меня Серёга. — Дай честное октябрятское, что никому не скажешь…

— Вот ещё!

— Ты немцев видела? — спросил Серёга. — Так вот, мы за оружием идём. Нас защищать!

Ирка даже побледнела.

— А где это оружие? — прошептала она.

— На бывшем переднем крае, на минных полях, — гордо сказал Серёга.

— Не ходите! Не ходите! — запричитала Ирка. — Вы же подорваться можете. — Ирка схватила меня за рукав. — Боречка, не ходи!

— Пусти ты меня!

— Ира! — сказал Серёга значительно. — Понимаешь: надо!

И она сразу как-то обмякла и ссутулилась.

— Вот, вот, — она вытащила из кармашка мятую карамельку, — вот съешьте. У меня только одна осталась.

Мы пожали ей руку и нырнули в заборную щель.

— Не! — говорил всю дорогу Серёга. — Она не выдаст! Она хорошая.

— Под ноги смотри! И помалкивай! — оборвал я его. — Тут, я видел, где-то проволочные загорождения есть.

Лес, через который мы шли, был весь переломан, почти все деревья были без верхушек, по измочаленным стволам текла смола, торчали обгорелые, вывернутые с корнем пни. Ближе к опушке стали попадаться спирали колючей проволоки, рогатки и бетонные пирамиды надолб. И тут мы увидели плакат: «Запретная зона. Мины!».

— Вот он, передний край! — прошептал Серёга.

Мы ступали осторожно, говорили шёпотом, словно боялись, что из обвалившейся траншеи пли из развороченного блиндажа глянет на нас пустыми глазищами полуистлевший мертвец.

За лесом было поле, и на нём копошились люди. Мы залегли на опушке и стали смотреть, что они делают. Это были сапёры. Их было несколько. Они шли далеко друг от друга, водя по траве миноискателями, словно ощупывали землю. Иногда останавливались и ставили флажки, а иногда снимали наушники и, отложив в сторону щуп, ложились на землю и начинали копать сапёрными лопатками.

— Разминируют, — сказал Серёга.

— Без тебя вижу.

— Надо поискать, где они найденное оружие складывают.

И вдруг словно клещи сдавили моё ухо, и неведомая сила подняла меня вверх. Краем глаза я увидел плащ-палатку и сапоги.

— Так! — сказал над нами голос. — Ещё двое! Это что же делается? Товарищ гвардии майор! Что они там в лагере, спят, что ли? Вчера двое! Позавчера четверо!

Огромный пожилой солдат вытащил нас на полянку, где сидел тот самый майор, что грозился повыдергать ноги и вставить в уши.

— Вот снять бы с них штаны да всыпать, как меня отец в детстве учил! — говорил солдат.

Отставить! — сказал майор. — Отпусти им уши. Оторвёшь. У тебя вон ручища-то! Как лопата у бульдозера. Ну, голуби, зачем пожаловали?

— Гуляли, заблудились… — забормотал Серёга заранее приготовленную легенду.

— А лет вам сколько?

— Восемь, — сказал я. Голова у меня, словно налитая свинцом, не желала подниматься.

— В школу, значит, ходите? Читать умеете? Или, может, вы близорукие? Плакат видели?

— Нет! Какой плакат? — сказал Серёга, делая невинные глаза.

— Может, ветром сорвало? — беспокойно спросил солдат.

— На месте плакат! — сказал майор. — Никуда его не сорвало. Так или нет? — наклонился он ко мне.

— Так… — прошептал я, потому что не мог я врать этому майору. Еслибы он на меня кричал или ругался, а он расспрашивал усталым голосом.

Он сидел на полянке, на пеньке, босой, измазанные глиной сапоги валялись в траве. Майор поглаживал руками колени, и я не мог оторвать глаз от его рук. Они были огромные, жилистые, с крупными ногтями, такие бывают у людей, которые много и тяжело работают. Обшлага кителя и галифе у майора все были в глине. Это оттого, что он стоял на коленях, когда выкапывал мины руками.

— Эх! — вздохнул майор. — Ну что мне с ними делать? Надо в лагерь вести к начальству. Пусть там разбираются. За пистолетами, что ли, шли? А? Кавалеры? В войну поиграть?

Мы отрицательно замотали головами.

— А зачем?

— Тут немцы близко. На всякий случай.

Офицер вдруг тоненько засмеялся. Он смеялся всё громче и громче, с повизгиванием.

— Гриша! — закричал он. — Пчёлко!

— Здесь!

Из кустов вышел ещё один солдат.

— Ты обед на мост понесёшь, прихвати вот этих ополченцев. Отряд самообороны. Сдай их начальству в лагерь. А ты, Иваныч, — сказал он пожилому, — поди глянь, как там ребята кошечки кладут.

— Есть, — ответил Иваныч. — А всё ж выдрать следовало…

— Это устарелая педагогика.

— Зато сразу в чувство приводит.

— Не ворчи.

— Я не ворчу.

— Вот и не ворчи.

Они всё ещё переругивались беззлобно, когда Пчёлко надел на плечо термос, другой взял в руки, а нам приказал нести большой мешок.

Боже мой, разве это был солдат? Во-первых, он был такой маленький, такой конопатый и такой белобрысый, что вполне мог сойти за пионера. Во-вторых, на нём был такой замасленный и грязный комбинезон, что казался клеёнчатым и блестел на солнце. Даже погон у него не было, и только белая выгоревшая и захватанная масляными пальцами пилотка говорила, что это всё-таки солдат, а не трубочист. Кроме того, он шмыгал носом, и когда заговорил, то голос у него оказался тонким и хрипатым.