Правда о Салли Джонс - Якоб Вегелиус Страница 10

ДИАРИУ ДЕ НОТИСИАШ, 12 ОКТЯБРЯ

УБИЙЦА ЗАКЛЮЧЕН ПОД СТРАЖУ

Как уже сообщало наше издание, в прошлый четверг на набережной в районе Алфама разыгралась трагедия со смертельным исходом. Двадцатишестилетний Альфонс Морру, родом из Байрру-Алту, служивший писарем в портовой конторе Лиссабона, погиб в драке с финским моряком по фамилии Коскела. Тело Морру найдено не было – вероятно, его снесло течением, которое в тот момент было невероятно быстрым из-за прилива в сочетании с высокой водой в реке Тежу. Коскелу задержали на месте и отправили в полицейский участок в Байше. После того как несколько свидетелей единогласно заявили, что видели, как Коскела сперва избил, а потом бросил безжизненное тело Морру в реку, Коскела был заключен под стражу по подозрению в убийстве и переведен в главную лиссабонскую тюрьму в Камполиде.

Я перечитала заметку дважды. Видно, надеялась, что неверно поняла ее с первого раза. Но нет. Мне вдруг стало тяжело дышать. Как будто глубоко в горле что-то застряло. Я снова легла на диван и свернулась в клубок, натянув плед на голову.

Так меня и нашла Ана, когда вернулась вечером с фабрики Сантуша.

Я слышала, как она шуршит газетой на столе. Потом почувствовала, что она села рядом со мной на краешек дивана. Тихонько погладила меня.

– Этот моряк, о котором пишут в газете. Коскела, – осторожно начала она. – Он твой друг?

Какое-то время я собиралась с духом. Потом кивнула, все еще не вылезая из-под пледа.

– Когда такое случается, люди начинают болтать, – продолжила Ана. – Я слышала, ты работала на судне этого Коскелы. Что ты механик. Неужели это правда?

Я снова кивнула.

Ана сидела молча и гладила меня по плечу.

– Значит, ты умеешь читать, – немного погодя сказала она. – Раз газета лежит тут, на столе. А писать ты умеешь? Мне хотелось бы знать, как тебя зовут.

Я слышала, как она подошла к секретеру и выдвинула ящик. Потом вернулась ко мне и сказала:

– Вот бумага и карандаш.

Я выпустила плед из рук и заставила себя сесть. В глаза мне ударил свет от керосиновой лампы. Скоро я привыкла. Взяла карандаш и написала свое имя. У меня ужасный почерк, но прочесть можно.

– Салли Джонс, – сказала Ана. – Можно я буду называть тебя Салли?

Я помотала головой. Никто из моих знакомых не называет меня Салли.

Ана немного растерялась. Потом сказала:

– Салли Джонс?

Я кивнула. Это у людей есть имя и фамилия. А я горилла, и у меня есть только имя. И это имя – Салли Джонс.

– Ну что ж, Салли Джонс, – улыбнувшись, сказала Ана. – Поможешь накрыть на стол? Я купила к ужину рис и два кукурузных початка – тебе и мне.

После ужина Ана пела мне, сидя за штопкой у окна. Мне стало тепло и спокойно, и я проспала всю ночь без просыпу.

Утром, когда я проснулась, мне в голову пришла одна мысль. Пока Ана ходила в кондитерскую «Граса» за хлебом, я взяла карандаш и бумагу, которые так и лежали на столе, написала записку и оставила ее возле кофейной чашки Аны. Вернувшись, Ана сразу ее увидела:

– «Я была там. Это несчастный случай», – прочла Ана вслух.

Потом она серьезно посмотрела на меня, подумала немного и сказала:

– Если это правда, твоего друга освободят. На суде то есть. Нельзя обвинить в убийстве человека, если нет доказательств, что он виновен.

Помедлив, она добавила:

– Хотя в газете писали, что были свидетели…

Я покачала головой, взяла карандаш и написала:

Они лгут

Ана озабоченно посмотрела на меня.

– Зачем им врать?

Я немного подумала и пожала плечами. На этот вопрос у меня не было ответа.

Мы посидели молча. Потом Анна погладила меня по руке.

– Не волнуйся, все будет хорошо. Вряд ли кому-то может понадобиться держать в тюрьме невиновного.

В глубине души я чувствовала, что она говорит это только для того, чтобы утешить меня. Но я старалась об этом не думать. Мне так хотелось, чтобы это было правдой.

Глава 10
Дом возле парка без названия

Когда Ана ушла, я осталась сидеть у стола, размышляя, чем мне заняться. Нельзя же валяться целый день на диване, предаваясь раздумьям. Так я просто сойду с ума. Несколько раз обойдя крошечную квартирку Аны, состоявшую из одной-единственной комнаты, я открыла дверь на лестницу. Там было тихо. Я спустилась на один марш вниз и выглянула в окно. На улице навстречу друг другу двигались два трамвая. Какой-то грузовик, чтобы пропустить их, заехал на тротуар. Кричали люди, сигналили машины. Посетители уличного кафе размахивали руками, опасаясь, что грузовик опрокинет их столики.

Дом, где жила Ана, находился возле маленького парка, не имевшего названия, как раз в том месте, где узкая темная Руа-ду-Салвадор сливается с более оживленной Руа-де-Сан-Томе. В парке, зажатом между домами, было всего-то несколько высоких деревьев и скамеек. На одной из них сидел пожилой мужчина в белом костюме и курил. Дети в поношенной школьной форме играли в шарики.

Невероятно, казалось мне, что жизнь там, на улице, продолжается как ни в чем не бывало. Есть ли хоть кто-нибудь, кроме меня, кому небезразлична судьба Старшого?

Я долго просидела так, глядя через пыльное окно на улицу. Вдруг меня осенило, что Старшой наверняка тоже переживает и беспокоится. И не только о том, что станется с ним самим, но и обо мне. Ведь ему неизвестно даже, жива я или нет. Откуда ему знать, что я попала к доброму человеку? Ведь меня могли запросто отправить в зоопарк и посадить в клетку. Полицейские могли меня усыпить. Одна мысль об этом разбила бы Старшому сердце.

Все мое самообладание, собранное с таким трудом, рассеялось как облако. И пока уныние снова не завладело мной, я поспешила обратно в квартиру. Нужно чем-то заняться, чтобы отогнать ужасные мысли.

Мой взгляд упал на корзину с носками, которые штопала Ана. В прошлый раз я наблюдала за ней и примерно поняла, как она это делает. Я взяла иглу, пряжу и несколько шерстяных носков с огромными дырами на пятках. Через два часа я овладела техникой штопки. Остаток дня я без остановки чинила носки.

Ана, конечно же, удивилась, когда после ужина в тот вечер села к окну и взялась за работу. Все носки в корзине была уже починены. Она погладила меня по щеке и чуть внимательнее посмотрела на мое рукоделие.

– Штопать можно чуть плотнее. Но кроме этого придраться не к чему – мне и самой лучше не сделать, – сказала она.