Подозревается в убийстве - Пер Валё Страница 9

– Ваша бывшая жена пропала семнадцатого октября.

– Ну и что?

– Нам хотелось бы знать, куда она могла деться.

– Хотелось бы… Но я же говорил, сто тысяч чертей, что ничего не знаю. Семнадцатого числа я как раз сидел на пароме «Мальмёхюс», опрокинул стаканчик. Ну хорошо, не стаканчик.

– Вы, кажется, держите что-то вроде ресторана?

– Держу. У меня там две бабы работают. И полная чистота, черт возьми, вся медь сверкает, а не то я их в два счета выставлю. Я проверяю. Захожу, когда меня никто не ждет.

– Понятно.

– Вы там что-то насчет убийства намекали.

– Да, такая возможность не исключена. Похоже, кто-то ее похитил. А ваше алиби не очень-то надежно.

– Мое алиби в полном порядке. Я сидел на «Мальмёхюсе». А вот рядом с ней псих живет, извращенец. Если он Сигбрит хоть пальцем тронул, я ее собственными руками задушу.

Мартин Бек посмотрел на его руки. Страшные руки. Не только человека – медведя задушат.

– Вы сказали «ее». «Задушу ее».

– Я оговорился. Я люблю Сигбрит.

Так, вот и прояснилось кое-что. Бертиль Морд – опасный человек, он не владеет собой. За много лет привык командовать другими. Возможно, он неплохой моряк, но на суше ему не по себе. От него можно ждать всего, в том числе самого худшего.

– Вся беда моя в том, что я родился на свет в этом проклятом Треллеборге, – говорил Морд. – Стал, так сказать, гражданином, а на черта мне это надо. В стране, которую я могу выносить месяц, от силы два. И все бы еще ничего, все шло хорошо, пока я не заболел. Я полюбил Сигбрит, почти каждый год к ней приезжал. Нам было хорошо вместе. Потом я снова уходил в море. Пока не началась эта волынка. Печень забастовала, и теперь мне не дают справку.

Он помолчал.

– А теперь уходите, – вдруг произнес он. – Не то я разозлюсь и врежу по морде.

– Ладно, – ответил Мартин Бек. – Если приду снова, то скорее всего с ордером на арест.

– Катитесь к черту.

– Что вы можете сказать о вашей жене? Что она за человек?

– Не ваше дело. Вон отсюда.

Мартин Бек шагнул к двери.

– Всего доброго, капитан Морд, – сказал он.

– Постойте, – вдруг остановил его Морд.

Он поставил на стол одеколон, положил бритву.

– Я передумал. Сам не знаю почему.

Он сел и налил себе стакан водки.

– Пьете?

– Пью, – ответил Мартин Бек. – Но не сейчас и не теплую водку.

– И я не пил бы теплую неразбавленную. Будь у меня стюард или слуга, который по первому знаку бегом приносит лед и лимонный сок. А что, в самом деле, продать пивнушку, уехать да наняться на пароход в Панаме или Либерии…

Мартин Бек сел к столу.

– Вот только одна загвоздка. Меня не возьмут капитаном. От силы штурманом у какого-нибудь типа вроде меня самого. И уж я не стерпел бы. Задушил бы гада.

Мартин Бек молча слушал.

– Но хоть упиться насмерть в море можно мне или нет? Много ли мне надо было – Сигбрит и пароход. Теперь ни того, ни другого. И околеть спокойно не дают, всякий черт сует свой нос.

Он обвел взглядом комнату.

– Думаете, мне нравится так жить? Нравится в дерьме сидеть?

Он хлопнул ладонью по столу так, что стакан едва не опрокинулся.

– Знаю, знаю, что вы думаете! – орал он. – Вы думаете, я Сигбрит угробил. Да только не было этого. Неужели не ясно? Э, да знаю я цену вам, ищейкам шведским и всем прочим. Полицейские – крысы портовые. Только на то и годятся, чтобы приходить на борт и разживаться выпивкой и сигаретами, а не дашь – пожалеешь. Помню паразита одного в Милуолле, когда мы туда ходили. Этакий бобби. Как пришвартуемся – стоит будто статуя и козыряет. «Йес, сёёр», да «Глэд ту си ю, кэптен» ^[1]. Потом набьет карманы табачком и бутылками так, что еле ползет по сходням. И у нас то же самое.

– Мне не нужно от вас ни водки, ни табака.

– А что же вам нужно, черт возьми?

– Мне нужно знать, что случилось с вашей бывшей женой. Поэтому спрашиваю, что вы можете о ней сказать, что она за человек.

– Человек? Она хороший человек. Чего вы от меня добиваетесь? Я ее люблю. А вам надо меня подловить. Слышали от этого полицейского в Андерслёве, что я ее поколачивал. А вам известно, что он сам мне однажды по морде съездил? Никогда не думал, что у него духу хватит. Это мне-то – меня всего один раз в жизни били, да и то – четверо против одного. В Антверпене. Но в Андерслёве он был прав, а я не прав, вот и смирился.

Мартин Бек посмотрел на Морда.

Похоже, старается изобразить, что он не так уж и плох…

– Вы долго были женаты? – спросил Мартин Бек.

– Да. Сигбрит было всего восемнадцать, когда мы сошлись. Через два месяца я ушел в плавание. И после все время был в море, только на месяц-другой приезжал домой каждый год, и все было очень здорово.

– Вы говорите об интимных отношениях?

– Ну да. Я ей нравился.

– А остальные десять месяцев?

– Она говорила, что верна мне, и у меня не было никаких доказательств обратного.

– А вы сами?

– Сам-то я в каждом порту душу отводил.

– А что вы говорили дома?

– Кому, Сигбрит? Что говорил – мол, ни разу не изменял, только и ждал отпуска. И теперь ничего не сказал бы, если бы не такие дела. Теперь-то все равно.

– Вы хотите сказать, потому что Сигбрит мертва?

Если Мартин Бек ждал, что его собеседник вспылит, то он ошибался. Морд отхлебнул из стакана, и рука его не дрожала.

– Так и стараетесь меня в ловушку заманить, – спокойно произнес он. – Не выйдет. Во-первых, я в тот день был на пароме, а во-вторых, не верю, что Сигбрит мертва.

– А что же вы думаете по этому поводу?

– Не знаю. Зато я знаю кое-что другое, что вам и в голову не приходило.

– Например?

– У Сигбрит есть свое маленькое тщеславие. Ей жутко нравилось быть женой капитана и хозяйкой маленького домика. Пока мы были вместе, нашего заработка вполне хватало. Да у меня еще кое-что для себя оставалось. Потом мы разошлись. Разошлись и разошлись, что тут поделаешь, но с какой стати мне платить ей за то, что она от меня избавилась. Так что никакого пособия или другой помощи она от меня не получала. И после развода ей уже шиковать не приходилось.

– Почему же вы разошлись?

– Невмоготу мне было торчать в этой деревне и ничего не делать. Вот и ударился в запой, орал на нее, мол, убери, почисти ботинки, колотил ее, а ей это не по нраву было. И ничего удивительного. Потом-то я себя сколько раз за это ругал. И сейчас сижу здесь и кляну себя. За это и за то, что пятнадцать лет выпивал в день по две бутылки. Поехали!