Судьба с чужого плеча - Анна Иванова Страница 9

Так и есть. А ты не только заика, но и слепой, если не замечаешь меня под носом.

— Без тебя знаю, но надо убедиться, а то Ален Делон бошки нам поотрывает.

При чем здесь актер? Нет, не хочу знать.

— Д-дал же бог н-начальничка!

— Старик со своим маразмом и то лучше петрил…

— С-смотри! — перебивает его напарник. — В к-кустах!

Значит, не слепой. Вот и закончились мои бега. Не прошло и дня. Ира была права, в Москве я бы так быстро не попалась. Теперь меня отвезут в полицию, обыщут, переоденут в костюм в полосочку и запихнут в камеру к проституткам и наркоманкам, где я просижу до суда и, если к этому времени останусь жива, отправлюсь на постоянное место жительства в колонию для детоубийц. Может, это к лучшему? Там мне ни о чем не придется беспокоиться, за меня все решат надзиратели. Днями буду строчить на машинке робы, а по вечерам читать книжки. Как же я соскучилась по этому умиротворяющему занятию за два года замужества… Правда, от плохого питания у меня откроется язва, после тюремного мыла выпадут волосы, а от хлорированной воды раскрошатся зубы. В общем, жизнь моя будет беззаботной, но недолгой.

От сидения на корточках затекли ноги. Я опираюсь на руки, чтобы подняться. В ладонь впивается что-то острое. Не хватало еще поранить единственную рабочую руку. Нащупываю продолговатую железку и вынимаю из травы тяпку. Отлично, теперь у меня есть холодное оружие. Может, бросить ею в полицейских и убежать? Припаяют к сроку сопротивление при аресте. Нет уж, лучше буду сотрудничать со следствием. Встаю в полный рост и, как недоразвитая, машу полицейским тяпкой.

— З-здравствуйте, — смущенно улыбается круглощекий, похожий на подростка полицейский.

Его старший товарищ поднимает в приветствии длинную, как у орангутанга, руку. Ни тебе «стойте на месте», ни «вы арестованы». Как это понимать?

— Пока вы пололи т-траву, — краснея, говорит круглощекий, — на эту могилу н-никто не приходил?

— Пока я полола траву? — переспрашиваю, чтобы убедиться, что мне не послышалось. — Нет, не приходил. А кого вы ищете?

— Женщину лет двадцати пяти, — говорит длиннорукий. — Светловолосую.

— Худую, б-бледную, — добавляет его напарник.

Я машинально опускаю глаза на свои руки и только сейчас замечаю, как они потемнели. С солнцем моя кожа не дружит, загар проступает красными, больше похожими на симптомы какой-то экзотической болезни, пятнами. Видимо, золотистый оттенок — действие чудо-средства из коричневой бутылочки.

— Нет, такой здесь не было, — благодарю Иру и за автозагар, и за косынку с косметикой. — Она преступница?

— Д-да, и очень опасная! — трясет головой круглощекий. — Сегодня утром убила свою пятилетнюю п-падчерицу.

— Почему вы думаете, что это она?

— Гражданочка, мы не думаем, — признается длиннорукий. — Мы знаем. Она и раньше поднимала руку на девочку.

Неправда! Я никогда не била Катю до той злополучной пощечины…

— Какая женщина способна убить ребенка? — проглатываю подкативший к горлу ком. — Может, это несчастный случай? А вдруг девочка упала и… — замолкаю, поняв, что сказала лишнее.

— Нет, это точно мокруха! — от возбуждения круглощекий забывает заикаться. — Там такая д-дырка в голове…

— Подробности гражданку не интересуют, — перебивает его напарник.

Еще как интересуют, но расспрашивать слишком опасно.

— Ну, я пойду? — улыбаюсь полицейским. — Скоро стемнеет.

— Дорога здесь н-небезопасная, — с трудом сглатывая, обводит взглядом мои ноги круглощекий. — Я могу п-подвезти.

— Не можешь, — смахивает пыль с лавочки возле маминой могилы длиннорукий. — Ты в засаде.

— Не страшно, — еще шире улыбаюсь я, — дошла сюда, дойду и обратно.

Пока от круглощекого не поступило новых предложений, разворачиваюсь и иду к дороге. Стараюсь как можно сильнее покачивать бедрами, чтобы моя фигура не казалась плоской. Остальные приметные черты Ире удалось спрятать, но худоба в любую секунду может меня выдать. Выхожу на дорогу и впервые позволяю себе оглянуться. Молодой полицейский смотрит на мой зад, а его напарник и думать обо мне забыл. Никто даже не собирался сравнивать меня с портретом подозреваемой. И эти люди надеются раскрыть убийство пятилетней девочки? Нет, они хотят поймать Дину Паукову и повесить дело на нее, а до того, кто виноват, им нет никакого дела. Как, впрочем, прямо сейчас и до меня. Даже круглощекий больше не смотрит вслед.

Поймать меня им вряд ли удастся, раз уж они умудрились упустить даже такую возможность. Но не могу же я скрываться всю жизнь? И есть ли хоть какой-то смысл в бегах? Кем я стану? Куда опущусь на этот раз? Детдомовские порядки и унизительные побои мужа заглушили во мне чувство собственного достоинства, слово «гордость» мало значило для меня последние годы. Я давно потеряла веру в себя. Только осознание собственной порядочности поддерживало меня все это время, помогая при любых обстоятельствах сохранять человеческое лицо. Потерять этот стержень — значит пасть на самое дно. Кто я теперь? Детоубийца? Если так, тюрьма для меня — слишком мягкое наказание. Но что, если Катю убил кто-то другой? Пойти в полицию — все равно что взять вину на себя и выгородить настоящего преступника. Сбежать — значит всю жизнь сомневаться. Сейчас, как и два часа назад, я не вижу смысла начинать все сначала, поэтому собираюсь узнать, что произошло в доме после моего ухода. Я должна доказать, что не виновата в смерти падчерицы, в первую очередь самой себе.

Надо было расспросить полицейских о подробностях. Как теперь раздобыть нужную информацию? Пока светло, к дому Олега приближаться опасно. Разговаривать с соседями и знакомыми тоже нельзя: возможно, кто-то из них поверил в то, что я способна убить ребенка. Мне не по себе даже от одной мысли об этом. Но что, если я на самом деле виновата в смерти Кати? Вдруг, я так сильно ее ударила… Нет, у меня слабая рука, вряд ли выйдет даже оставить синяк, не говоря уже о том, чтобы нанести черепно-мозговую травму. А что если, падая, Катя стукнулась головой о кровать? К приходу бабушки она могла умереть от потери крови. В глазах темнеет, страх сжимает горло. Но как же звук удара? Его не было. Я понятия не имею, что происходило в доме после моего ухода. Но одно я знаю точно: когда я выбежала на крыльцо, Катя была жива. Я отчетливо слышала ее крик даже возле калитки.

Может, Ира права? Если Олег без зазрения совести бил жену, почему он не мог поднять руку на ребенка? Убивать Катю умышленно он бы не стал. Он любил дочку, сам растил ее с пеленок. Его первая жена умерла сразу после родов, а от матери помощи не дождешься — свекровь всю жизнь работала учительницей в школе и никогда не скрывала отвращения к детям. Что, если он пришел домой на обед голодный, в плохом настроении, а в доме ни еды, ни меня? Допустим, он расспросил обо всем Катю, разозлился, и в порыве ярости… Нет, Олег не поддается эмоциям. Все его действия продуманы. Он жесток, но не безумен. Ему всегда хватало выдержки скрывать эмоции при посторонних, дожидаясь подходящего повода для наказания. Первое время, пока я еще появлялась на людях, он бил меня так, чтобы не оставлять следов. Со временем я заметила, что он никогда не влезает в пьяные драки, а если кто-то ему вредит, он мстит втихаря, за спиной.