Тайна семи - Линдси Фэй Страница 9

Я был совершенно заворожен этим зрелищем. В каждом ломбарде от пола до потолка тянулись полки, и всем этих хозяйством заведовал обычно торговец, чья кожа напоминала пергамент, готовый рассыпаться, растаять, стоит ему выйти на солнце. Черепаховые гребни соседствовали с бритвами, ручки которых были украшены жемчужинами, и устрашающего вида ножами с изогнутыми лезвиями – откуда-то с Востока. Из каждой дырки и уголка торчали корешки книг. Пропыленные и заплесневелые тома были прислонены к чайникам, котелкам, лампам, часам, свалены в кучу у ног чучела гризли, на мохнатой шее которого красовалось жемчужное ожерелье.

– Ходят весьма тревожные сплетни о вашем конкуренте, что через дорогу, мистер де Грут, – громким шепотом заметил мистер Пист в одной из таких пещер. – Похоже, что мистер Дитшер, у которого, как мы оба знаем, нет ни совести, ни чести в отличие от всех остальных торговцев с Чэтем-стрит, недавно приобрел картину маслом. Совсем маленькую такую картинку, портрет пастушки кисти Жана-Батиста Жака Огюстена. Можете вообразить, что будет, если он вдруг станет продавать столь известное произведение и подвергнет тем самым опасности бизнес остальных?

– Похоже, этот Дитшер окончательно спятил, – заметил де Грут. – Но я ничего такого не слышал.

– Могу я тогда – ну чисто как покупатель, тем более, что скоро у моей любимой мамочки день рождения, – пролепетал старый хитрец с медной звездой, – взглянуть одним глазком на содержимое вашего сейфа?

– Natuurlijk ^[13], – и де Грут улыбнулся во весь свой зубастый рот.

– Ik dank u vrendelijk ^[14], – ответил мой друг.

И мы стали обходить все ломбарды. Де Грут, Дитшер, Смит, Эмерикс, Кикс и Джонсон – ни один из них ничего не слышал о миниатюре. В одной из лавок мы узрели довольно подозрительный серебряный чайный сервиз с монограммами. Но тут же выяснилось, что прежде он принадлежал биржевому маклеру – из тех, кто предпочитает быструю смерть в реке медленному умиранию от голода.

А что касается миниатюры, то ни малейшей подсказки о ее местонахождении мы не получили.

И вот, пройдя всю Чэтем-стрит до конца, мы остановились на краю этой язвы на лице Манхэттена, Сити-Холл-парка. Я был разочарован, Пист впал в глубокую задумчивость. По правую руку от нас, над продуваемом ветрами зимнем пространством, лишенном смеха, листвы и вообще каких-либо достоинств, высились здания Сити-Холл и Архивного бюро. Но солнце стояло высоко в небе. Беспризорники, эмигранты и стопарики начали выползать из-под деревьев, где провели прошлую ночь, подниматься с каменных ступеней, лавок и ковриков сухой травы. К югу находился фонтан, который жарким летом являл собой пересохшую лужу, усыпанную трупами головастиков; теперь он прыскал струями ледяной воды в лица прохожих, доставая до самого Бродвея. Звездочетки, обычно собирающиеся здесь, подумал я, должны подыскать себе другое местечко для охоты – братки были склонны интимничать с другими братками, за обедом или за стаканчиком-другим рома. Поведение нью-йоркских фонтанов таинственно и необъяснимо. И носит садистский оттенок.

– Спасибо за помощь, – я приподнял воротник пальто и поправил шарф. – Похоже, этот поход не дал желаемых результатов.

– Да, ничего! Но нам повезло в другом. Здесь неподалеку, на Уильям-стрит, есть салун, где подают прекрасную солонину с одуванчиками. Поедим и все хорошенько обдумаем.

– Не смею больше отрывать вас от дел, – возразил я.

– У меня ночное дежурство, выхожу в шесть вечера, – бросил он через плечо, и пряди волос взлетали над головой серебристым фейерверком. – Моя смена только что закончилась. В десять. Так что времени у нас полно.

В «Американском салуне Кэлвери» вдоль стен на небольшом возвышении располагались частные кабинки. Вернее, то были альковы, вход в которые завешивали шторы из толстого коричневого бархата. Дешево и не слишком опрятно, зато солонина с тушеными овощами оказалась очень даже вкусной. На столике перед нами стояли две свечи. Мистер Пист отодвинул в сторону пустые тарелки и задернул поплотней покрытую паутиной штору.

– А может, все-таки кто-то из слуг? – хитро сощурившись, спросил он и принялся ковыряться зубочисткой в неровных, точно горный хребет, зубах. Какой артефакт он надеялся там отыскать, не знаю, но от души желал ему успеха.

– Возможно. Но только… вряд ли те, с кем я говорил, стали бы рисковать своим местом. Хотя… нет ничего невозможного. Я, как и любой другой, мог ошибиться.

– Ну, я на своем опыте успел убедиться – вы не любой другой.

– Как бы там ни было, но миниатюра исчезла. – Я опустил глаза и принялся чертить огрызком карандаша на обратной стороне меню план комнаты для музицирования. Наверное, просто от отчаяния. Рисование всегда помогало сосредоточиться. – На половине прислуги картины не нашли, стало быть, если это один из них, нас обманули. А эти ваши хозяева ломбардов – люди надежные?

– Да это все равно что шахматная партия, разыгрываемая сразу на шести досках. – Пист засунул по четыре пальца каждой руки в рукава пальто. – Но я знаю почти каждого из этих людей лет по пятнадцать. И говорю на одном языке и с голландцами, и с евреями. У меня, знаете ли, отец был евреем. Боюсь, что картину не стали продавать по обычным каналам.

Я, немного озадаченный, провел кое-какие подсчеты. Они несколько противоречили истории моего друга и пятнадцати годам, о которых он упомянул.

– А сколько вам лет? – несколько необдуманно спросил я.

– Тридцать семь. А почему спрашиваете?

Челюсть у меня отвалилась, а потом столь же быстро захлопнулась; наверное, в этот момент я походил на человека, которого под столом цапнул за ногу краб. Словом, опростоволосился. Нет, конечно, работа в полиции старит человека, так же, как мореходство и труд на лакокрасочной фабрике. В двадцать восемь казалось, что впереди меня ждут только радости. Я начал подыскивать приемлемое объяснение своей промашке, но тут, к счастью, Пист обратил внимание на мой набросок.

– Вот уж поистине, мистер Уайлд, ваши таланты только множатся, – воскликнул он. – Прекрасная работа. Ну, а что сами Миллингтоны?

– Мистер Миллингтон сразу же обратился к шефу. И, похоже, был разочарован, увидев меня. А миссис Миллингтон… нет. Точно нет. Чисто декоративное приложение к дому.

– Стало быть, картину похитил невидимка, – усмехнулся Пист. – Призрак или привидение, ценящее изобразительное искусство.

Я улыбнулся этой его шутке. А потом вдруг вспомнил потемневшие боковины камина. Это мысль. Точнее, начало мысли, еще не успевшей толком оформиться.

– Мистер Уайлд?

Я закрыл глаза, потер пальцами веки. Это, скорее, инстинкт, нежели идея. Но в Нью-Йорке полным-полно невидимых существ. Мы проходим мимо них каждый день. Они молчаливы, как булыжник для мостовых, бесплотны, как запах в воздухе, или тени, отбрасываемые нашими величественными каменными монументами. Незаметны и невидимы. И это незаметное существо наверняка часто посещало ту комнату. Потому как наводить кое-где порядок требовалось по закону.