Замок четырех ветров - Валерия Вербинина Страница 9

– Ах! – воскликнул он, потирая руки, на которых кое-где были видны пятна от каких-то химических реактивов, – вы уже знакомы? Нет? Это мадемуазель Ланина, ее отец – помощник нашего Серафима. Ксендз Бернацкий, Августин Каэтанович… кхм!

– Оставьте серафимов в покое, несчастный еретик, – объявил странный ксендз, улыбаясь во весь рот, – и покайтесь в грехах, пока не поздно. – Он повернулся ко мне. – Очень рад с вами познакомиться. А то я ломал себе голову, что это за незнакомая барышня бродит возле собора, смущая моих учеников.

– Он преподает в католической школе, – счел нужным объяснить Юрис. – Будьте с ним осторожны, Анастасия Михайловна: он очень серьезно относится к своим обязанностям и до ужаса любит обращать в свою веру. За полтора года, которые я с ним знаком, он обратил аж двух с половиной человек.

– Э… а почему с половиной? – озадаченно спросила я. Юрис расхохотался, но тут же поторопился принять серьезный вид.

– Потому что обращенный имел наглость обратиться обратно, – пояснил он, – как только отец дал понять, что лишит его наследства. Из этого можно сделать вывод, что люди больше склонны верить в деньги, чем в спасение души, но я, пожалуй, все же воздержусь.

– И правильно, – спокойно ответил Августин Каэтанович. – Не стоит мерить всех одной меркой.

Тут Юрис спохватился, что я, должно быть, пришла за фотографиями, и пригласил меня войти.

– Сейчас я принесу ваши карточки… Айн момент!

Он отправился за фотографиями, а я подошла к окну. Солнце светило так ярко, что становилось больно глазам. Я отвернулась от окна и словно увидела другое ателье, не такое, каким оно предстало передо мной всего несколько минут назад. Все вещи словно как-то поблекли, и стало заметно, что с отороченного бахромой красного занавеса, на фоне которого позировали клиенты фотографа, давно не стряхивали пыль. Кресло, скамья, которую ставили, когда делали групповые снимки, невысокая декоративная колонна с книгой на ней – когда я позировала, я сидела в кресле, а потом стояла возле колонны, положив руку на раскрытую книгу. И тут меня ужалила тоска. Это ателье было словно сгустком провинциальности, ее апофеозом: пыльный занавес, обшарпанное кресло, фальшивая колонна, а ведь именно здесь делали самые торжественные, парадные фотографии, которые рассчитывали потом передать детям и внукам, и все это словно олицетворяло узость, затхлость и мелочность провинциального бытия. Казалось почти невозможным, что где-то есть и другая жизнь, с театрами, нарядными бульварами, большими магазинами и всеми обольщениями большого города. Уж не поэтому ли моя мать ушла от отца, мелькнуло у меня в голове, что она тоже чувствовала себя попавшей в капкан провинциальных городков и местечек, из которых не выберешься и которые способны затягивать похлеще, чем трясина. Но тут мне стало стыдно себя самой, своих никчемных мыслей. К тому же Юрис уже вернулся и протягивал мне небольшой пакет.

– Вот… Здесь все.

Я отдала ему пять рублей, полученные от тетки, он отсчитал мне сдачу, и я вышла наружу, чувствуя, что мне надо глотнуть свежего воздуха. Глупо, сказала я себе, глупо было тратить подарок тетки на фотографии; и зачем вообще я их сделала? Чтобы послать карточку брату или матери – тем, кто предпочел бросить нас с отцом, как ненужную вещь?

Кажется, я была готова расплакаться прямо посреди улицы, но в это мгновение я заметила, что ксендз не ушел. Он стоял на крыльце и с видом Васко да Гамы, который прикидывает глубину Индийского океана, прежде чем пуститься вплавь, рассматривал невысохшую до конца лужу у своих ног.

– Вам понравились фотографии? – спросил Августин Каэтанович, бросив на меня быстрый взгляд. – Даже если нет, не советую говорить этого Юрису. Когда он слышит, что его фотографии кому-то не понравились, он обижается… просто ужасно обижается.

– Вы его хорошо знаете? – спросила я, просто чтобы поддержать разговор.

– Я тут знаю всех, – ответил мой собеседник, вздергивая плечи, как если бы его удивил мой вопрос. – В Шёнберге простая жизнь, и если вы простой человек, вы к ней привыкнете. Но если вы чуть-чуть сложнее устроены, начинаются проблемы.

Августин Каэтанович говорил по-русски не так гладко, как я тут передаю – он то и дело останавливался, подбирая нужное слово, и порой употреблял польские выражения, переделанные, так сказать, на русский лад. Ударения он тоже нередко ставил на польский манер – на предпоследний слог.

– У Юриса, – продолжал ксендз, – есть богатый дядя, который живет в Либаве. У дяди долгое время не было детей. Он забрал к себе Юриса и воспитывал его, тратил на него много денег и даже собирался определить его в университет. Все было прекрасно, а потом тетя Юриса на пятом десятке родила близнецов. И тогда Юрису пришлось вернуться в Шёнберг. Впрочем, дядя не забыл о нем и время от времени высылает ему что-то. После своего возвращения Юрис стал много пить, и только мне удалось отговорить его от этой пагубной привычки. Но он до сих пор очень раним, очень обидчив, и если он слышит, что кому-то не нравятся его фото, его опять тянет к бутылке.

– С чего вы взяли, что мне не понравились его фото? – уже с досадой спросила я.

– Просто у вас было такое лицо, когда вы вышли от него… Конечно, вы скажете, что это не мое дело, и будете правы. Но поверьте, ни одно фото на свете не стоит того, чтобы испортить жизнь человеку.

Теперь Августин Каэтанович вовсе не казался таким открытым и смешливым, как несколько минут назад, и даже выражение глаз у него изменилось. Вообще я не могла решить, нравится ли он мне или нет. Иногда бывает так, что читаешь книгу и натыкаешься на какого-нибудь персонажа, который словно попал сюда из совершенно иной истории. Продолжаешь читать книгу и чем дальше, тем больше убеждаешься, что ты прав, и тот персонаж попал в книгу по ошибке, а в каком-нибудь другом сюжете он бы оказался вполне к месту. Так вот, мой новый знакомый казался мне кем-то вроде такого персонажа. Было в нем что-то неумолимо светское, что плохо вязалось с его саном, даже когда он говорил почти наставительным тоном, как сейчас.

– Если я пообещаю не портить жизнь Юрису Ансовичу, – наконец сказала я, – вы ответите на один мой вопрос?

Августин Каэтанович удивился, но осторожно заметил, что если это в его силах и вообще…

– Раз уж вы тут все обо всех знаете, – продолжала я, – то скажите мне вот что. Во всех этих легендах, которые связаны с замком Фирвинден, есть хотя бы крупица истины?

– Ах, вот вы о чем! – протянул мой собеседник и засмеялся. – Нет, конечно. Это всего лишь легенды, понимаете?

– То есть графиню Рейтерн никто не убивал, и ее пса, который мог узнать убийцу – тоже? – спросила я.

– Должен признаться, я не слишком хорошо знаю историю рода Рейтерн, – ответил ксендз, с любопытством всматриваясь в меня. – В нашей церкви хранятся самые разные бумаги, и недавно я закончил их изучать. Нигде не встречается упоминаний об убийстве или чем-то подобном. С другой стороны, церковь ведь была выстроена уже после того, как графиня, по легенде, была убита. Полагаю, ответ на ваш вопрос можно найти в архивах семьи Рейтерн, но это фамильные бумаги, и надо просить разрешения у нынешней госпожи графини или ее сыновей, чтобы с ними ознакомиться.