Удар отложенной смерти - Инна Тронина Страница 9

– Я приехал уже под конец. Озирский сидел в казённой «Волге» сзади. За рулём был его дружок – Аркашка Калинин. В руках у Андрея была жареная курица в промасленной бумаге. Он жевал и говорил с Колькой, всячески демонстрируя своё презрение. Развалился, как дома перед телевизором. Этак прищурился на нас с Колькой и заявил, чтобы мы денёк подумали по поводу своей дальнейшей судьбы. Ну, вы знаете, какие сволочные реплики он роняет, если человек у него на крючке! Не вам рассказывать…

– Я с ним ещё ни разу не встречался, Валера, и мне очень интересно. Давай дальше. Какой у него компромат? Пока я не буду уверен, что за крематорием нет слежки, я товар на «железку» не выпущу.

Филипп жевал уже вторую миногу и почти не пил. Кисляков так и глушил водку, не закусывая.

– Дело в том, что один из родственников золотозубого покойника, сумел записать нас с Мажоровым на диктофон. Мы тогда требовали у него расписаться в получении золотого слитка. Фамилию Озирский, разумеется, не назвал. Он прокрутил Николаю и Савке Ременюку эту запись и сказал, что у него таких кассет шесть. Все выкрасть не удастся, и лучше сразу разоружиться перед органами. В противном случае к нам нагрянет Горбовский вместе с ОБХСС. Без чистосердечного признания и добровольной выдачи чалиться нам лет восемь, а то и больше. Ребята без меня, само собой, решить ничего не могли. Но под напором Озирского вынуждены были признать, что золото родственникам бывает, что и не возвращается. Им-то можно сваливать всё на меня, ну а мне на кого? Блад приедет завтра вечером, в четыре часа. Сам обещал, повторил несколько раз. И что мне тогда делать, я не знаю. Убрать его? – Кисляков вскинул светло-серые глаза – совершенно ясные, несмотря на количество выпитого.

– Я не понимаю, почему вы цепенеете перед ним, как кролики перед удавом! А, Валера? То мой, царствие небесное, Каневский!.. То те, которых мы с тобой в печь на носилках отправили. Ещё десятки наших… И поди пойми, чего им не хватает! Ну, посуди сам, Валера. Подумаешь – мент! Да что такое мент, причём всего лишь капитан, перед тобой? Взял бы да выставил его к такой-то матери. Слушай, может, ему дать можно?

– Чего… дать? – опешил Кисляков.

– Кусков десять. Не возьмёт? Ты выручишь на операции больше.

– Он на Невской овощебазе за такое предложение замдиректора в зубы врезал. А я не хочу в молодые годы коронки ставить – рука-то у Блада тяжёлая. А к такой-то матери он не пойдёт. – Валера отрицательно помотал головой. – Ни за что не пойдёт. Понимаете, он действительно смотрит, как змея, не мигая. И лезет в кабинет, будто к себе домой. Блин, вспомнить жутко! Сразу же делается страшно. Дышать нечем. Готов отдать всё, что угодно, ответить на любые вопросы, лишь бы отстал. Впечатление, что он про тебя всё отлично знает, и вообще… Это трудно описать, Филипп Адольфович. Он подсаживается сбоку, обязательно касается плечом, рукой – даёт почувствовать свою силу. Может и за локоть схватить. Тогда кажется, что твои кости сейчас в прах рассыпятся. А ведь я – парень не хилый, сам вольной борьбой занимался. Но Озирский – это что-то особенное. У него каменная ладонь, которой без оружия запросто убить можно. Он же каратист, имеет чёрный пояс. В Китае полгода жил, в Хэйбее – стажировался. Короче, врагу не пожелаешь! Язык сам болтается, и за мыслями уследить невозможно. А потом башка трещит, будто пор ней кирпичом вдарили. Летом случай был такой. Думали, что из зала на втором этаже спускается гроб. Там как раз панихида шла, а я стоял внизу – с рабочими. И вдруг, вместо гроба – Озирский со всей опергруппой, по чьей-то наводке. У нас точно есть хотя бы один его человек. А, может, и несколько. Но замаскированы они хорошо, и вычислить их сложно. Может быть, запись разговора сделал даже не родственник, а агент. А Блад старается запутать следы…

Филипп положил себе на тарелку пластик говяжьего языка с зелёным горошком; взял ножичек и принялся аккуратно резать язык на квадратики. Валерий так и не притрагивался к еде. Водка кончилась, и он уронил голову на руки, время от времени постанывая сквозь зубы.

Готтхильф отбросил ножик, сунул в рот «Данхилл», высек язычок пламени:

– У него семья есть? Он женат?

Толик давно ушёл в противоположный угол зала, и Филипп с Валерием получили возможность беседовать вполголоса. Отгороженное стенками пространство, где стоял их столик, напоминало купе – за это «Петровский» обожали жаждущие уединения парочки. От хрустального светильника во все стороны расходились цветные лучики.

В полумраке между стенками бесшумно сновали официанты с подносами и блокнотами. Туда-сюда шатались трезвые и пьяные посетители. Здесь пол под ногами качался и без спиртного, и потому последних швыряло по всему проходу.

– Женат, уже во второй раз. Первая бросила его лет восемь назад. Он тогда парализованный был после катастрофы на съёмках. Лопнул страховочный трос, и Озирский упал с пятого этажа. Жаль, гад, что не насмерть…

– А дети?

– Сын, четыре года. Жена сейчас в больнице – она на седьмом месяце. Вы считаете, что здесь подойдёт примитивный шантаж?

– Не считай меня мразью. Я же отец, и ты тоже… Вдруг мне аукнется, и Магда из-за меня пострадает? – Филипп нервно потёр руки с длинными тонкими пальцами. Кожа у него была очень белая, в россыпи веснушек. На безымянном пальце правой руки вспыхнул красно-синим огнём крупный бриллиант. – Мне просто интересно. Неужели ему башли не нужны? Десять-пятнадцать «тонн» в его положении…

– Филипп Адольфович, сразу видно, что вы с Озирским не встречались. Я вот. К примеру, не могу представить, как можно плевать на «шуршики». А он плюёт, и ещё с прибором! Ни за что не возьмёт, да ещё и в стенку вмажет…

– Ясно. Ему же хуже. – Филипп придвинулся ближе к Валерию. Тот увидел, как задёргалась щека немца, и его просветлевшие почти до белых глаза налились бешеной злобой. – Что он с вами делает, придурки? Что?! Чем берёт? Да жуй ты закуску, чего застыл? Зря, что ли, заплачено? Мне надоело это его владычество над вашими душами! Осточертел постоянный страх разоблачения, когда каждый миг нас могут загрести и вышвырнуть в лагеря. Разгромить с таким трудом налаженные структуры! Признайся, что не всех мусоров боитесь, а именно его. Того, который и в МВД-то без году неделя… Не доучившегося артиста, трюкача с переломанным хребтом. Вшивого инспектора по досмотру, который четыре года копался в чемоданах и штанах вылетавших через «Пулково» барыг. А вы трепещете, будто он послан с небес, и ему дано вершить ваши судьбы. Дерьмом от вас несёт, козлы вы позорные! Не в кайф правду слушать, Валера? А надо – время сейчас такое. Вы всех нас подставите в своём крематории, ясно тебе? Ты хочешь, чтобы Организация в Питере прекратила существование? Вы свято уверовали в какие-то сверхъестественные способности капитана Озирского. Но я, чтобы снять у вас психоз, докажу, что это всё блеф. Его надо унизить, Валера, крепко унизить. А потом уже поглядеть, убрать ли мента вообще или оставить жить опущенным…

– Опущенным? – с ужасом переспросил Кисляков, и чуть не сбросил локтём на пол графинчик из-под водки.

– Не понимай буквально, Валера. Его нужно убить морально, понимаешь? А уже потом – физически, если будет нужно. Наш гордец сам покончит с собой после такого позора. Не забудет того, как орал и вырывался…