Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - Андрей Мягков Страница 9

Потом Скоробогатов поручает ему секретное (даже от Петровки!) дело, ему — от счастья, не иначе — заклинивает разум, и он, идиот (теперь-то уж очевидно, что идиот: могут ведь и донести или всю жизнь шантажировать, для Каждого это — раз плюнуть), в угаре верноподданнического рвения, чтобы поскорее выслужиться перед начальством, придумывает идиотский план внедрения в твеленевское окружение (теперь-то понятно, что идиотский: могли ведь и искалечить Антона), нанимает двух дебилов (а то, что дебилов, теперь можно не сомневаться) и не добивается ровным счетом ничего, если не считать: а) синяка под правым глазом (кстати, почему под правым? Надо узнать, не левша ли Ваня Каждый, и если да — пора думать об адекватном ответе), б) непроходящей боли в печени и в) ничего не дающего знания того факта, что противная маленькая девчонка Антонина приходится двоюродной сестрой побитого муровцами Антона.

Французский твеленевский коньяк, выпитый на голодный желудок и закушенный тонкими дольками лимона, напомнил о себе некоторой сонливостью. Мерин перешел в свою, как он ее называл, «келью», лег на диван, закрыл глаза. Память продолжала фиксировать события дня. Итак: после второй (или третьей?) удалось разговориться — Антон-младший, не без труда преодолевая неповоротливость сдвинутой со своего природного местоположения челюсти, удовлетворял неуместное, но вполне невинное любопытство гостя ровно столько, сколько тому казалось небестактным. Так удалось выяснить, что необъятный размер дачи — не склонность хозяев к гигантомании, а мера вынужденная, напрямую связанная с количественным составом родственников великого композитора-песенника. «Не поверишь, — вещал внук, — их никому еще не удалось сосчитать, многие не знают друг друга в лицо и встречаются не чаще раза в пятилетку. Но когда собираются вместе — впечатление жутковатое: любой цыганский табор отдыхает. Фамилии у всех разные — от А до Я. По сто штук на каждую букву алфавита. Собственно Твеленевых, кстати, не так много: я, отец, мама, родня двоюродного деда, родня их родни, ну и сами деды, конечно…»

Мерин старался не перебивать собеседника, делал это в исключительных случаях, когда чего-то не понимал, как сейчас: почему «деды» оказались во множественном числе? «А что, отец твоей мамы тоже Твеленев?» — «Нет, он Тыно, эстонец, очень крупный при Советах партдеятель был, до сих пор в фаворе, их вообще очень много, этих Тын, и все почему-то считают себя нашими родственниками. Вот и эта пигалица, — Антон кивнул подбородком в сторону вертящейся неподалеку Тошки, — к примеру, Заботкина, но тоже норовит примазаться к нам, Твеленевым. Небось, хочет из наследства ухватить чего. И тебе не стыдно, крохоборка? Мало тебе своего бизнес-папы?» Та не замедлила беззлобно огрызнуться: «Не ответствую, молчу, потому что не хочу». — «Не ври, ты всегда хочешь, — парировал двоюродный брат, — врать нехорошо». Девушка вспыхнула, посмотрела на него долгим укоризненным взглядом, сказала негромко: «Дурак». — «Правда? — искренне изумился брат. — Что так? Я имел в виду — ты всегда хочешь спорить, ты спорщица, не более того. А ты что подумала?» — «Это и подумала». — «Правда? А почему зарделась синим негасимым пламенем яко вечный огонь?» — «Дурак», — еще тише повторила Антонина. «Это ты уже говорила. Видишь, Сева, как у нас плохо со словарным запасом».

Мерин прокрутил в памяти этот диалог почти дословно, неожиданно для себя обнаружил, что глупо при этом улыбается, энергичным движением бровей в сторону переносицы посерьезнел. Итак (он очень любил это скоробогатовское словечко «итак»): семейство Твеленевых многочисленно (это плохо), внук композитора словоохотлив (это хорошо), внучка хороша собой (это абсолютно безразлично), ее отец — бизнесмен (нормально). Остаются Антон Игоревич (дед), второй дед (кто такой?), Марат Антонович Твеленев (отец), Надежда Антоновна Заботкина (мать Тошки), Аркадий Семенович Заботкин — ее муж (Тошкин отец), семья мужа (по словам Антона-2, их человек сто) и мать самого Антона-2. И ее родня. И родня ее родни, как тужился острить все тот же Антон-2… В общем, не слабо.

Мерин поменял один затекший бок на другой, усилием воли вернулся воображением своим на веранду твеленевской дачи: вспомнить все до самых последних мелочей, а потом уже сортировать что треп, что стеб, а что можно в копилку. Память подсказала: после примерно десятой стопки французского побитый Антон осуществил неудачную попытку встать на ноги, закряхтел и вернулся в исходное (сидячее) положение, произнеся при этом: «Уй е-е-е, что же мне теперь — уткой что ли пользоваться? — И обратился к сестре. — Тошка, все равно зря подслушиваешь, ничего интересного не перепадет, сплетница старая, принеси дедову „утку“, я писать хочу».

Та произнесла свое традиционное «дурак», тихо всхлипнула и демонстративно вышла в сад.

Мерин насупился.

— И зачем так?

— Как?

— При мне.

— И что?

— Как с маленькой.

Антон долго смотрел на Мерина. Серые глаза его несколько раз меняли оттенок — от почти черного до прозрачно белесого. Выражение лица при этом оставалось неизменным. Сева определил его как «подозрительно-насмешливое удивление». Наконец, он растянул губы в улыбке и произнес вполне дружелюбно:

— Во-первых, она и есть маленькая. А во-вторых… Как бы поточнее выразиться?.. Ты меня сегодня немало, признаюсь, удивил, я твой должник, поэтому хочу говорить только правду, хотя с незнакомыми людьми откровенничают только полные идиоты, к которым я себя не отношу.

Итак. Я разговариваю с моей двоюродной сестрой ерническим тоном, потому что я ее от себя отваживаю: она, видишь ли, в пять лет, в детстве, в меня втюрилась до обмороков и до сих пор мешает моей личной жизни. Я от нее цинизмом спасаюсь. Уразумел?

— Так этим ты ее, наоборот, приманиваешь.

— Чем?

— Цинизмом.

— Как это?

— Ну, с ней ты не как со всеми, значит, неравнодушен. А цинизм — от смущения. Так она понимает.

— А ты?

— Что я?

— Ты как понимаешь?

— И я так же.

— Ты что — психолог?

— Вроде.

— Учишься?

— Вроде.

— В институте?

— Вроде да.

— Понятно. — Он неспешно поднялся, держась за стены, направился в ванную. Мерин тоже встал.

— Что, действительно так плохо? Давай помогу.

— Да нет, это я чтобы выдру прогнать.

— Круто ты с ней.

— Приглянулась?

Вместо ответа Мерин почувствовал, что краснеет. Это не осталось незамеченным.

— Вау, и ты туда же! Не советую: будешь последним в десятом десятке. Полшколы в очереди стоит за невинным поцелуем. Не уходи, еще поболтаем, ты, я вижу, разговорчивый: все «вроде» «да вроде».

Вернулся Антон с бутылкой шампанского. Достал из стойки бокал. Крикнул:

— Кошка, пойди сюда, хватит злиться, старший брат зовет.

Второго приглашения не потребовалось — Антонина возникла из-под земли.