Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер Страница 9

Меня же беспокоила перспектива опоздать к началу занятий в понедельник. Месье Матис — человек в высшей степени пунктуальный. Он терпеть не мог, когда кто-то опаздывал — ученики ли, преподаватели. Неудовольствие свое он высказывал в самых едких выражениях и громким голосом, выбирая момент, когда это должно было произвести особенно сильное впечатление на публику. Разнос обычно происходил несколько позже совершенного проступка. И ожидание выматывало.

«Если, — рассуждал я, — удастся сесть на поезд в Тулоне в воскресенье днем, то в школу я успеваю». Вспоминаю, какое облегчение я испытал, обнаружив, что есть поезд, прибывающий в Париж в понедельник в шесть утра.

Голова у меня была словно в тумане. Бегин ясно сказал, что в субботу мне отсюда не вырваться. Кошмар! Месье Матис будет очень недоволен. А если уехать в воскресенье, успею ли я в Париж вовремя? Да, слава Всевышнему, успею! Все хорошо.

Если бы в тот момент кто-нибудь сказал, что и в воскресенье мне выбраться не удастся, я бы только недоверчиво рассмеялся. Но в этом смехе были бы истерические нотки, потому что, сидя на полу, рядом с открытым чемоданом, я чувствовал, как меня все сильнее охватывает страх. Сердце колотилось, а дыхание стало частым, как при беге. Я судорожно глотал слюну, испытывая странное ощущение, будто таким образом можно унять сердцебиение. В результате мне очень захотелось пить, и через некоторое время я поднялся, подошел к умывальнику и налил себе воды в стакан для зубной щетки. Потом вернулся на место и пнул ногой крышку чемодана. В тот же момент услышал, как в кармане хрустнул лист бумаги, переданный мне Бегином. Я сел на кровать.

Не меньше часа, наверное, сидел я, тупо вглядываясь в буквы и слова. Я читал и перечитывал их. Имена казались шифром, бессмысленным набором знаков. Я закрыл глаза, снова открыл, прочитал в очередной раз. Эти люди мне не были знакомы. День назад я остановился в гостинице с большой прилегающей территорией. При встрече за едой я раскланивался со всеми. Не более того. Со своей плохой памятью на лица, столкнувшись с любым из них на улице, я скорее всего прошел бы мимо. Тем не менее у кого-то из них был мой фотоаппарат. Один из тех, с кем я здоровался, — шпион. Кому-то из них заплатили, чтобы он (или она) тайно проник в военную зону, сфотографировал укрепления и орудия, так чтобы однажды военные корабли подошли на близкое расстояние и открыли прицельный огонь, который разнесет на куски бетонные укрепления и орудия, уничтожит людей. И в моем распоряжении было два дня, чтобы выяснить, кто это.

В голове мелькнула глупая мысль, что сами имена выглядели вполне безобидно.

Месье Робер Дюкло. Франция, Нант

Месье Андре Ру. Франция, Париж

Мадемуазель Одетт Мартен. Франция, Париж

Мистер Уоррен Скелтон. США, Вашингтон, округ Колумбия

Мисс Мэри Скелтон. США, Вашингтон, округ Колумбия

Герр Вальтер Фогель. Швейцария, Констанц

Фрау Хульде Фогель. Швейцария, Констанц

Майор Герберт Клэндон-Хартли. Англия, Бакстон

Миссис Мария Клэндон-Хартли. Англия, Бакстон

Герр Эмиль Шимлер. Германия, Берлин

Альберт Кохе (управляющий). Швейцария, Шафхаузен

Сюзанна Кохе (его жена). Швейцария, Шафхаузен.

Такой список можно составить почти в любом маленьком пансионате на юге Франции. Всегда найдется английский военный с женой. Американцы, может, встречаются не всегда, но часто. Швейцарцы, ну и, чтобы разбавить эту публику, несколько французов. Немец — это, конечно, странновато, но не слишком. А швейцарец в роли управляющего так и вовсе ничего особенного.

Ну и что мне прикажете делать? С чего начать? Тут я вспомнил указания Бегина насчет фотоаппаратов. Надо было выяснить, у кого из этих людей есть аппарат, и доложить ему. Я с радостью ухватился за эту зацепку.

Самое простое и очевидное — затеять разговор со всеми по очереди, один на один или попарно, и между делом подойти к фотографии. «Между прочим, — скажу я, — это не вас я тут на днях видел с камерой в руках?» «Нет, — ответят мне, — никакой камеры у меня нет». Или: «Да, хотя вряд ли что-нибудь получится. У меня всегда выходят плохие снимки». А я хитро и коварно замечу: «Ну, все зависит от техники». «Пожалуй, — последует ответ, — но у меня дешевый аппаратик».

Впрочем, нет, не пойдет. Начать стоило с того, что мои разговоры никогда не шли так, как задумано. Когда со мной заговаривают, я, как правило, ограничиваюсь ролью слушателя. Но было и еще кое-что. Предположим, шпион уже обнаружил, что его снимки пропали, а вместо бетонных укреплений и орудий у него на фотографиях веселые сцены карнавала в Ницце. Даже если он сразу и не сообразил, что в руках у него чужой фотоаппарат, он точно заподозрил неладное и будет настороже. Любой, кто заговорит с ним о фотографии, немедленно вызовет подозрения. Нет, нужно было придумать какой-то более изощренный ход. Мне не терпелось приступить к делу.

Я взглянул на часы. Без четверти семь. Из окна было видно, что на скамейке все еще кто-то сидит. Я заметил пару ботинок и короткую тень, падающую на полоску песка. Пригладив волосы, я вышел наружу.

Иные заводят знакомство с величайшей легкостью. Иные обладают некоей таинственной гибкостью ума, которая позволяет им быстро приспосабливаться к ходу мыслей незнакомца. Они мгновенно проникаются его интересами. Они улыбаются. Незнакомец улыбается в ответ. Следует обмен репликами. Не проходит и минуты, как они уже друзья, мило болтающие о разных пустяках.

Я такого дара лишен. Сам я первым вообще разговор не начинаю, ко мне должны обратиться. Но даже в этом случае волнение, помноженное на страстное желание выглядеть доброжелательным, порождает либо чопорность, либо, напротив, чрезмерную развязность. В результате незнакомцы находят меня либо человеком замкнутым и высокомерным, либо ожидают какого-нибудь подвоха с моей стороны.

Тем не менее, спускаясь по каменным ступеням к пляжу, я твердо решил, что хоть раз попробую избавиться от своей застенчивости. Следует быть открытым и добросердечным, надо придумать что-нибудь забавное, затеять разговор, вести себя непринужденно. Это работа.

Маленький пляж уже полностью был в тени, и легкий ветерок с моря раскачивал кроны деревьев; впрочем, было все еще тепло. За спинками лежаков можно было увидеть две мужские и две женские головы; спустившись до конца лестницы, я услышал, что их обладатели пытаются говорить друг с другом по-французски.

Я прошел несколько шагов по песку, уселся неподалеку от лежаков рядом с козлами, на которых красили какой-то ялик, и устремил взгляд в море.

Бегло посмотрев в ту сторону, я увидел, что ближе всего ко мне сидят молодой человек лет двадцати трех и девушка лет двадцати. Они были в купальных костюмах, и наверняка именно их загорелые ноги я видел нынче утром с террасы. Судя по их французскому, это были американцы, Уоррен и Мэри Скелтон.

Двое других сильно отличались от них: это была пожилая и очень тучная пара. Помнится, их я уже видел. У мужчины было лоснящееся лунообразное лицо и торс, напоминающий издали почти идеально сферическую форму. Отчасти такому впечатлению способствовали темные брюки с короткими и узкими штанинами. Пояс, и без того высокий, благодаря тугим подтяжкам облегал его круглое тело едва ли не на уровне подмышек. В брюки была заправлена тенниска с расстегнутым воротом, куртки на нем не было. Он словно сошел с карикатур «Симплициссимуса». Его жена — а это явно были швейцарцы — оказалась чуть повыше его и выглядела очень неопрятно. Она все время смеялась, а когда не смеялась, то казалось, что вот-вот засмеется. Муж от жены не отставал. Оба производили впечатление людей простодушных и непринужденных, как дети.