Украденные воспоминания - Екатерина Островская Страница 9

— Их всех держат под замком уже более двух недель, отпустили только Ивана. А к остальным не допускают даже адвокатов. Я рассчитываю подключить прессу, дать интервью телеканалу… Хотя ты прав, сам ничего говорить не буду. Пусть выступит Наташа — у нее такое невинное лицо, что никто не усомнится в правдивости и справедливости ее слов… Надо договориться о вопросах, которые ей зададут на пресс-конференции, и согласовать ответы. Главное, чтобы она не сбилась… Но в этом-то я не сомневаюсь. С головой у нее все в порядке.

Наташа вышла из комнаты. Джон, увидев жену, тут же закончил разговор, сказав напоследок собеседнику:

— Через два часа увидимся и поговорим.

Наташа подошла и поцеловала мужа в щеку.

— Какие у нас планы на сегодня?

— У меня назначено несколько встреч. Потом хочу договориться с прессой и запустить кампанию в поддержку фонда и людей, подвергнутых репрессиям. Пусть все знают, что вина сотрудников фирмы только в том, что они хотели способствовать экономическому подъему России.

— Что от меня требуется?

Джон задумался.

— В этот уикенд… Нет, лучше в следующий я хочу провести вечеринку в нашем загородном доме. Пригласим туда конгрессменов, политиков, журналистов, кого-нибудь из кинозвезд, популярных в России. Ты будешь хозяйкой вечера и расскажешь всем правду о людях, страдающих сейчас под игом тирании.

Марина Степановна еще раз глубоко вздохнула, пытаясь утихомирить бешено стучащее сердце. Еще несколько минут назад ей казалось, что за воротами следственного изолятора будет спокойнее и проще, но этого не случилось. Воздух свободы был перенасыщен выхлопными газами и смрадом. Мимо проносились автомобили и автобусы, проходили люди, не обращая на нее внимания. Она поглядела по сторонам — и не увидела никого из знакомых. Да, глупо было предполагать, что кто-то узнает о том, что ей изменили меру пресечения, и придет встречать. Скорее наоборот, те немногие знакомые, проведав, что она находится под следствием, притихнут: не будет ни звонков, ни визитов для выражения поддержки, ни слов с пожеланием того, чтобы все закончилось как можно быстрее и благополучно для нее. Марина Степановна согласилась сотрудничать со следствием и рассказала все, что знала, а также то, чего не могла знать наверняка, о чем только догадывалась. Следователь обещал отпустить под подписку и не обманул. А еще сказал, что суд учтет ее раскаяние, сотрудничество со следствием и то, что она хотя и является участником преступной группы, все же лишь рядовой исполнитель чужих приказов…

Кабинет, в котором ее допрашивали, был тесным. Выкрашенные в серый цвет стены и узкое окошко высоко под потолком не вселяли уверенности и оптимизма.

Следователь вышел из-за стола и почесал за ухом. Брюки у него оказались мятыми, словно мужчина спал, не снимая их. Марина Степановна подумала об этом и почувствовала, что ей безумно хочется расхохотаться, и очень удивилась, потому что вообще-то ей было не смешно, а страшно. Но челюсть уже начала трястись, и Марина Степановна схватила себя за подбородок.

— Что-то еще хотите добавить? — спросил следователь мягко.

Она потрясла головой, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Марина Степановна сжала зубы, а те застучали, к тому же затряслась нога, и это было тоже смешно.

— Вы определенно что-то хотите…

— У меня дочь — инвалид первой группы, — прошептала Марина Степановна, — если со мной что-то… она…

Произнеся эти слова, женщина почувствовала, что уже не в состоянии сдерживаться. И вдруг из глаз брызнули слезы.

— А-а… — простонала она. И закричала громко: — А-а-а-а!

Затем зарыдала так, как никогда в жизни. Ее била дрожь, а из глаз летели во все стороны крупные слезы.

— Вы… вы… не… не понимаете, что если… если со мной что-то произойдет… то дочка просто умрет. Она даже пошеве… пошевелиться не… не может. У нее позвоночник сломан… она восемь лет парали…

Марина Степановна закрыла ладонями лицо и, чтобы остановить слезы, кусала свои ладони. Ей только сейчас стало по-настоящему страшно. То есть страшно было уже две недели, с тех пор, как ее впихнули в камеру. Она боялась сидеть, стоять, лежать, смотреть по сторонам и даже дышать, но в душе еще теплилась надежда. А сейчас, почему-то именно сейчас, когда следователь сказал, что ее выпустят, она, вместо того чтобы обрадоваться, испугалась до смерти…

— Помогите дочке, — прошептала Марина Степановна и упала перед следователем на колени.

Тот отступил на шаг, наклонился над столом. Вероятно, нажал кнопку переговорного устройства и произнес нервно:

— Врача в допросную, у подследственной истерика.

Потом ее отвели обратно в камеру, но Марине Степановне уже было все равно. Принесли обед — она осталась лежать. А когда открылась дверь и толстая женщина в форме, инспектор по режиму, приказала ей выйти, послушалась, не понимая, куда и зачем ее уводят. А теперь стояла на краю тротуара, смотрела на проносившиеся мимо машины и вдруг произнесла вслух то, о чем не думала даже:

— Один шаг, и все.

Марина Степановна подняла руку, посмотрела на запекшиеся следы собственных укусов на ладони, и у нее перехватило горло: опять не стало воздуха для дыхания. Рядом остановился автомобиль.

— Вам куда? — крикнул водитель через опущенное стекло.

Молча открыв дверцу, Марина Степановна рухнула на переднее сиденье.

— Подальше отсюда.

Шофер глянул на высокие кирпичные стены тюрьмы и кивнул:

— Понятно.

Неву переезжали долго — на мосту выстроилась пробка. Машины стояли вплотную, прижавшись боками так тесно, что невозможно было приоткрыть дверь. Марина Степановна смотрела на серую поверхность воды, в которой блестело отраженное оранжевое солнце. «Как было бы просто, — подумалось вдруг, — перелезть через перила и прыгнуть, все сразу будет кончено». И она испугалась этих своих мыслей. Зачем ей умирать? Почему сознание толкает ее на гибель? Ведь все и так кончилось! Теперь надо жить только ради Лизоньки. Деньги есть, можно нанять хорошего, пусть дорогого, адвоката, отдать ему столько, сколько потребует. Возможно, дадут условный срок. А потом можно будет найти работу, пусть не такую денежную, как в проклятом фонде, но спокойную. Домой, домой, домой! Соседка ведь не может быть возле Лизы постоянно…

Остановились на улице, Марина Степановна не стала просить водителя въезжать во двор, решив хоть пару десятков метров пройти пешком. Рассчиталась, не торгуясь, и вышла. Обогнула угол здания, увидела двор, в который никогда не попадало солнце, ускорила шаги. До крыльца оставалось несколько шагов, когда она… не услышала, а скорее ощутила: опасность дыхнула ей в спину. Марина Степановна хотела обернуться и тут почувствовала, как чья-то рука рванула ремень сумочки, переброшенный через плечо. Инстинктивно вцепилась в этот ремешок, и ее развернули на месте.

Совсем близко стояли двое парней с холодными глазами.