Невинные - Магдален Нэб Страница 9

Машину вел Эспозито. Инспектор подумал, что, взяв его с собой, сделает благое дело. Лоренцини, которому унылая физиономия Эспозито надоела не меньше, чем Нарди и его женщины, посчитал, что это будет просто великолепно. Итак, сначала их путь лежал в сердце квартала Сан-Фердиано. Было позднее утро. У булочной стояли и разговаривали женщины, в мясной лавке, где Констанца набросилась на Монику, собралась большая очередь. На другом углу крохотного перекрестка размещалось заведение, бывшее некогда баром Франко, куда приходили позавтракать, посидеть посплетничать или посмотреть в среду вечером футбольный матч в облаках табачного дыма. Во время оно, когда инспектор расследовал убийство несчастной сумасшедшей Клементины, бар Франко оказался для инспектора прямо подарком небес: Франко знал все обо всех, поддерживал мир и улаживал споры, точно квартальный судья. Будь все по-прежнему, инспектору не пришлось бы сюда ехать. Но Франко умер, и все изменилось: пыльные бутылки, круглые окна-розетки, автоматы для игры в пинбол и завсегдатаи, развалившиеся на простых стульях, уступили место туристам и розовым скатертям, табличкам «не курить» и ланчам из салатов и пасты, разогретой в микроволновке. А через дорогу в окне первого этажа торчал Нарди. Облокотясь на подоконник и закатав рукава рубашки, он курил, подставив лицо солнцу. Он увидел их у дверей своего подъезда и вышел открывать. Сочувствие — вот в чем он нуждался. А ему пришлось выслушать нотацию. Инспектор не считал себя сумасбродом, но, по его мнению, человек, который едва справляется с одной женщиной, не должен вешать себе на шею вторую. Конечно, Нарди справлялся для своих-то лет недурно — с помощью инспектора, разумеется, и еще, вероятно, благодаря тому, что женщины до сих пор мирно уживались. Да, теперь он явно поджал хвост. Они все втроем стояли в выложенной коричневым кафелем прихожей. Дома Нарди носил шлепанцы — те, что хорошо подметают пол, когда ими шаркаешь.

— Послушайте, инспектор, поговорите с ней, пожалуйста.

— С вашей женой?

— Нет, нет! С Моникой! Она грозится...

— Я знаю, чем она грозится, Нарди, но если вы хотите, чтобы все это быстрее кончилось, то вам придется заставить Констанцу хотя бы принести извинения.

— Я не могу этого сделать. А почему бы вам не пройти и не присесть? Она ушла за покупками.

В открытую дверь гостиной было видно, как клубы сигаретного дыма выплывают через окно на улицу.

— Нет, нет...

Нарди огорченно косился на Эспозито. Видимо, его смущало присутствие совсем молодого человека. Мысленно вздохнув, инспектор отослал Эспозито обратно в машину.

— Спасибо. Я не хотел... проходите, присядьте на минутку.

— Нет, я не могу. Мне нужно в Институт судебной медицины. Просто объясните, из-за чего поднялся весь этот шум. Вы же... внимательны к своей супруге, верно? Вы понимаете, о чем я.

— Не просто внимателен! Нет, нет. Моей жене никогда не нужно было ходить за этим на сторону.

— Что же тогда стряслось?

— Она хочет бросить меня, вот что стряслось!

— Моника?

— Нет! Констанца!

— Зачем мне тогда разговаривать с Моникой?

— Чтобы она убедила Констанцу не бросать меня!

— Чтобы она... Слушайте, Нарди, это должно было случиться. Это ведь уже не первый раз. И потом — куда Констанца собирается уходить?

— Она никуда не собирается уходить!

— Отлично!

— Это я должен уйти. Она бросает меня, но это дом ее матери. Она хочет, чтобы я выметался. Это мне нужно искать себе место для жилья. Теперь вы понимаете?

— Да... А Моника?..

— Она живет со своей матерью, вы же знаете. Мать — милая женщина, я не имею ничего против нее, но ей же почти девяносто. Понравится ли ей, если я... ну, например, захочу ходить по дому в трусах, когда будет жарко — как я хожу у себя? Я не могу жить гостем в чужом доме. Вам понятно?

— Ну, понятно. Но если ей под девяносто...

— Да она здоровее нас с вами! Она еще меня переживет. Так вы поговорите с ней?

— С кем, с матерью?

— С Моникой!

К концу их беседы инспектор совершенно обессилел. Нарди никогда не надевал свои зубные протезы. Собственных зубов у него оставалось всего четыре штуки, причем возраст и никотин их не красили. Совсем не красили. Поневоле задумаешься...

Когда они тронулись, он решил, что надо обязательно постараться впрячь в это дело Лоренцини. Пускай Нарди со своими дамами и прочие начинают к нему привыкать. Молодой Эспозито, сидевший рядом, был, без сомнения, красивый парень. Высокий, смуглый, статный и с прекрасными зубами — Тереза, кажется, без ума от него и его ослепительной улыбки. Боясь, что молодой человек не в лучшей форме для вождения, инспектор решил оживить его интерес к происходящему на трассе:

— Вы только посмотрите, сколько машин. Так мы целый час будем ехать.

Машин было не больше и не меньше, чем в любой другой день, и дорога всегда занимала час. И несмотря на все эти бензиновые выхлопы салон был полон ароматом цветущих на всех улицах лаймов, так что поездка проходила не без приятности. Вот только угрюмое молчание Эспозито раздражало его сильнее, чем диатрибы Нарди. Инспектор утешал себя мыслью о предстоящей встрече с профессором Форли, когда им с Эспозито придется внимательно слушать вопросы профессора и шевелить извилинами, пытаясь на них ответить, хотя профессор станет сам отвечать прежде, чем они успеют открыть рот. Институт судебной медицины одновременно был и факультетом Флорентийского университета, где преподавал профессор Форли. Будучи одаренным оратором, он каждый год читал цикл лекций по судебной патанатомии курсантам полицейской сержантской школы, сбивая их с толку своей необычной системой изложения материала. Система была плодом его изобретения, и он очень гордился ее эффективностью.

Форли заранее записывал лекции на магнитофон и ставил пленку курсантам, а сам ходил туда-сюда по классу, заложив руки за спину и слушая себя, пока у него не лопалось терпение. И тогда он сам себя перебивал, начиная говорить слово в слово то, что было записано на пленке, все больше раздражаясь от конкуренции, — пока со злостью не выключал магнитофон.

Один из курсантов нарисовал карикатуру, на которой изо рта профессора и из динамика магнитофона исходили два одинаковых круглых контура со словами: «Большинство мух, вовлеченных в процесс разложения, откладывают личинки, проходящие три стадии развития: первую, вторую и третью возрастные стадии...» По школе разошлись ксерокопии, одна из которых в конце концов попала в руки профессору. Когда инспектор и Эспозито приехали и были направлены по широкому мраморному коридору в кабинет профессора, то эта карикатура, висящая на доске объявлений позади его стола, было первое, что они увидели. Рисунок был хорош. Костлявая профессорская челюсть выдавалась далеко вперед, большие руки крепко сцеплены за спиной. Эспозито перевел взгляд с карикатуры на инспектора.