Музыка сфер - Элизабет Редферн Страница 9

…и ночь на улицы падет,

Сыны выходят Велиала, спесью

Раздуты наглой и вином.

ДЖОН МИЛЬТОН. «Потерянный Рай», Книга I (1667)

К тому времени, когда Лакит вернулся, чтобы извлечь своего начальника из смрадной грязи за углом кабака, куда его затащили нападавшие, Джонатан был уже в полном сознании, но стонал от боли, весь покрытый синяками.

Когда Лакит поставил его на ноги, Джонатан заметил в его широко открытых глазах что-то похожее на глубокое уважение.

— Сэр, — сказал Лакит, — вы дрались!

Слишком уж великодушно, кисло подумал Джонатан, считать, будто он дрался. Ему даже не представилось возможности хотя бы пустить в ход кулаки. Он попытался очиститься, но обнаружил, что таким способом привести себя в порядок ему не удастся.

— Французские шпионы, сэр? — жадно осведомился Лакит. В сочетании со светлыми вихрами его лицо казалось особенно розовым. — Черт бы побрал их наглость. Я их сейчас догоню…

— Нет. Черт тебя подери, нет. — Джонатан привалился к стене кабака. Что-то словно тупо колотило его по ребрам, синяк, занявший половину лица, словно дергался от боли, а нутро одолевала тошнота, но ничего сломано как будто не было, и он знал, что за это ему следует благодарить судьбу. — Шайка буянов из кабака, и гнаться за ними смысла нет. Они сейчас уже надежно укрылись в каком-нибудь вонючем логове в Севен-Дайлс. Ты нашел мне портшез?

Лакит пожал плечами, теряя интерес к испытанию, выпавшему на долю его начальника. В конце-то концов, буяны в подобных заведениях не были особой примечательностью.

— Так ни одного не нашлось, — сказал он. — В такую погоду ни одного свободного не остается.

— Ни одного?!

Лакит чуть покраснел.

— Один был, да. Только потребовал с меня шиллинг наперед, а при мне, понимаете, ни единой монеты нет, потому как и мой кошелек стащили, пока я торчал в этом распроклятом кабаке.

Джонатан прикоснулся к синяку на лице, ощутил теплоту крови на внутренней стороне щеки. Мысленно он по очереди проклинал всех иностранцев, все войны с Францией и всех ловких карманников. Затем, так как Лакит не спускал с него глаз, выжидая, что он предпримет теперь, Джонатан с усилием выпрямился, осторожно вдохнул воздух, потому что ребра отозвались на это новой болью, и мрачно сказал насторожившемуся Лакиту:

— В таком случае нам обоим придется пойти домой пешком. Так идем?

Лакит квартировал у старой родственницы неподалеку от Брюер-стрит, где жил Джонатан.

— Слушаюсь, сэр. — Он снова исподтишка покосился на темную от синяка щеку Джонатана и его перепачканную, растерзанную одежду. — Только подумать, сэр, что вас подстерегли такие пьяницы. И что они спокойненько сбежали.

Джонатан скрипнул зубами. В эту минуту широкоглазая притворная наивность Лакита его бесила.

— Да, только подумать. Ну хорошо. Раз ты так возмущен тем, что со мной приключилось, я возьму тебя с собой в караульню на Ганновер-стрит, чтобы сообщить о нашей беде и обеспечить констеблям какое-то занятие.

У него был зуб на стражников Ганновер-стрит — это они рекомендовали ему Лакита.

— Но, сэр…

— Ганновер-стрит, — сурово сказал Джонатан.

Ганновер-стрит подразумевала крюк и даже еще более долгое возвращение домой. Неудивительно, что лицо Лакита вытянулось. И очень скоро сам Джонатан начал сожалеть о своем решении завернуть в караульню. Но изменить теперь ничего уже было нельзя: Лакит, хотя и закатил глаза в безмолвном протесте, послушно следовал за ним. И Джонатан, стискивая зубы, чтобы преодолевать боль во всем теле, заставлял себя хромать по полным кабаков проулкам, примыкавшим к Пиккадилли, мимо шлюх Сваллоу-стрит, на которых Лакит тоскливо косился, и мимо игорных притонов, сгрудившихся на углу Бэрлингтон-стрит, где завсегдатаи одним броском костей выигрывали больше, чем он зарабатывал за год, как не уставала напоминать ему его жена.

К тому времени, когда они добрались до Ганновер-стрит, был уже почти час ночи, и дождь наконец прекратился. Перед самой караульней, где тусклый фонарь свисал над выцветшей вывеской и зарешеченным окном, Джонатан увидел стражника, собравшегося пойти домой. В руке он держал зажженный фонарь. Джонатан с трудом припомнил его имя. Бентхем? Бентхем, оно самое. Худой изворотливый ловкач с постоянной ниткой слюны, сползающей из уголка его рта, один из многих, с кем он разговаривал в прошлом году, когда разыскивал убийцу Элли.

— Мастер Джонатан Эбси! — сказал Бентхем и наклонил голову в попытке изобразить угодливость, положенную агенту Министерства внутренних дел от констебля на половинном жалованье, да к тому же агенту, которому пришлось перенести смерть дочери от руки убийцы. Однако его почтительность явно умерялась неприглядным видом Джонатана.

— Ну, так что привело вас сюда в такое время ночи? — Он задумчиво потер щетинистый подбородок. — Вы, значит, я полагаю, слышали про молоденькую шлюшку, которую только что убили у Мейден-лейн? Ведь так?