Прекрасное видение - Анастасия Дробина Страница 9

– Это ты – Нина? – спросила вдруг Суарес, повернувшись ко мне. Я удивилась:

– Да… Откуда вы знаете?

– Ванда рассказывала. – Она подошла, пристально посмотрела мне в лицо. Чуть усмехнулась. – Она говорила: будь я как Нинка – никто бы от испанки не отличил. Ты никогда не танцевала?

– Нет. – Мне был неприятен ее острый взгляд. Стелла явно это заметила, но не торопилась отводить глаза.

– Встань, пожалуйста. Ну встань, прошу тебя!

Я пожала плечами. Поднялась. Суарес бегло осмотрела меня с ног до головы.

– Как ты держишь спину, девочка? Прямее! Плечи назад! Подними руки!

– Как? – растерялась я.

– Вот так! – она резко вскинула кисти над головой. Я неуверенно повторила ее жест, чувствуя, что становлюсь смешной, и стараясь не встречаться глазами с Катькой.

– Топни ногой.

– Но…

– Ударь каблуком! Со всей силы! Ну – заснула, что ли?

Последним вопросом она вывела меня из себя окончательно, и я шарахнула об пол каблуком так, что задребезжали стекла. Что себе позволяет эта вобла?! Я государственный налоговый инспектор, в конце концов!

– Браво, – удовлетворенно сказала Суарес, садясь на стул. – Тебе обязательно надо танцевать. Прием в студию уже закончен, но тебя я возьму. Приходи завтра к семи.

– Но, Стелла Эрнандовна… – опешила я. – Я же работаю… Я никогда не собиралась… И потом – мне уже двадцать четыре…

– Ерунда, – отрезала она. – Необязательно быть профессионалом. Мастеров я тренирую по утрам. В выходные вечером – тех, кто просто любит танцевать. У меня в группе пятидесятилетние пляшут! Тебе двадцать четыре, ты девчонка – а как ты стоишь? Как ты ходишь?! О чем я тебя попросила? Пустяки – выпрямиться и поднять руки, ты и то не смогла сразу! Я научу тебя двигаться – больше ничего.

Слушать это было обидно, но я понимала, что Суарес права. О какой осанке может идти речь, если день-деньской сидишь над бумагами? Во всем нашем отделе одна Ванда могла похвастаться прямыми плечами и идеальной линией спины. Ванда… Значит, она рассказывала обо мне Суарес? Значит, они общались?

– Она была лучше всех, – не поворачиваясь, сказала Стелла, и я поняла, что она тоже думает о Ванде. – Когда мы были в Андалузии, я возила ее к своим друзьям в Морон-де-ла-Фронтера. Они сказали: «Подходит». Вы представляете, что это значит, когда в Андалузии говорят: «Подходит»?!! Это – мировой уровень! У нее было лучшее сапатеадо, какое только может быть, – здесь, в России, конечно. Она танцевала «кон дуэнде»… – Стелла нахмурилась, пощелкала пальцами, явно соображая, как перевести для нас непонятное слово. – Значит: с чертом в крови! Я никогда не видела, чтобы байлаора [1]ТАК работала. До часу ночи! В этом самом зале! Пока охрана не выгоняла! – Она швырнула непотушенную сигарету в угол. Та описала в воздухе светящуюся дугу, свалилась за вешалку и погасла. Стелла заходила из угла в угол. – Сейчас у меня работает дуэт, Наташа с Романом, вы их видели. Как, по-вашему?

– Очень хорошо! – в один голос сказали мы с Катькой.

– Полное дерьмо! – отрезала Стелла. – Merda! Готовлю их к конкурсу – и просто плакать хочется. Если бы она хоть наполовину – как Ванда… Не то! Совсем не то! Ни к черту, не то! – Сев на стул, она нервным движением потянулась за новой сигаретой.

– Стелла Эрнандовна… – я воспользовалась минутной паузой. – Как вы думаете, она может быть у Тони?

– Может, – отрывисто сказала Суарес. Сдернув со спинки стула сумочку, она достала записную книжку, небрежно встряхнула ее, и та сама открылась на нужном месте. Если бы не серьезность положения, я бы рассмеялась: даже предметы слушались Стеллу Суарес.

Телефон Моралеса молчал. Сначала Стелла ждала, потом повернула трубку к нам, и я отчетливо услышала долгие безнадежные гудки.

– Стелла Эрнандовна, а разве Тони тоже больше не работает?

Суарес повернулась, не вынимая изо рта сигареты. Оранжевая вспышка осветила ее лицо, мелькнула в сузившихся глазах.

– «Работает»… – процедила она. – Да он никогда не знал, что это такое – работать! Ему все само давалось. Отец – цыган из Морон-де-ла-Фронтера, значит, все, что надо, – уже в крови… У этого парня ноги ходили с трех лет! Над чем ему было работать? Ванда месяцами над техникой билась, а у него все – с первого раза. И конечно, он лучше ее был, что говорить… Но тащила его она! На каждую репетицию – чуть не за руку! Лишние полчаса поработать – с уговорами! Не получается движение, нужно повторить – почти истерика! Паршивец… Красив необыкновенно, танцевал как бог, пластика, техника, морда – все!.. А мозгов совершенно не было, никаких! Я за месяц до концерта начинала его упрашивать: «Антонио, не пей, парень, никаких шлюх до конкурса»… А он на все и на всех плевал! В девяносто пятом был международный фестиваль в Севилье, «Феста де фламенко», среди профессионалов. Все – на иголках, волнуются, репетируют, а Моралес прямо накануне куда-то пропал! На Ванде лица не было! Я сама чуть с ума не сошла – ведь целая программа летит, год работы! Весь ансамбль не спал ночь, висели на окнах – ждали. А этот мерзавец является утром, пьяный и с разбитой мордой! Подрался где-то в баре! Сразу после этого нужно было его выгнать…

Я взглянула на афишу. Смуглое лицо Тони было повернуто в профиль, рука Ванды лежала на его черных блестящих волосах. Белозубая улыбка, широкие плечи, тонкая талия. На такого женщины должны были вешаться гроздьями.

Стелла тоже покосилась на афишу.

– Когда это случилось с Вандой, я сразу поняла – Моралес пропал. Что он мог без нее? Ну да, была другая партнерша, неплохая даже… Но – оказалась с характером, и абсолютная дура при этом. Через месяц рассорились к черту, он ее избил. Я чуть не на коленях перед ней стояла, чтоб она забрала заявление из милиции! А то посадили бы прямо перед всероссийским конкурсом… – Стелла вдруг выругалась не по-русски и умолкла. Мы растерянно молчали. За окном сыпал снег, в артистической стоял полумрак, который разгоняли лишь красный свет сигареты и тусклая лампочка у стены.

– Ванда просто плакала от него. Сама уже не танцевала, но еще года два его пыталась подгонять. Приходила на концерты, на репетиции… Я ее упрашивала – не ходи, она же мучилась… Не слушала. Ничего не слушала. Один раз она даже вышла с ним на сцену…

– И?..

– И чуть не упала! – лицо Стеллы исказилось. Она с такой яростью прижала сигарету в пепельнице, что раздавила ее в дымящуюся труху. – Он едва ее поймал! Во фламенко все – на ударе, все – на ногах, как можно было делать сапатеадо со сломанными пальцами? Это же, кроме всего прочего, страшная боль! Больше я ее ни разу не выпустила. Но на концерты она всегда приходила. Сидела в зале и смотрела. Бедная моя девочка…

Это вырвалось у нее внезапно и горько. Стелла отвернулась, провела пальцами по лицу. Устало взглянула на нас.

– Тони в прошлом году не допустили к конкурсу «Фламенко де Булерьяс». Знала я, конечно, что он кретин, но что настолько… Принял допинг, какой-то наркотик. Из ансамбля я его вышвырнула в тот же день. И больше не видела.