Кто на свете всех темнее - Алла Полянская Страница 8

Мать зарыдала, и я поняла, что больше ничего интересного не будет.

Бурковский по факту так и не понял, что за птица моя мать, но это были отныне только его проблемы. Я не собиралась рассказывать ему — это ничего бы не изменило, да я и не хотела ничего менять. Никакие изменения на свете не могли вернуть к жизни мою Маринку, а без этого мне было наплевать, что там у них в семействе происходит, пусть живут как хотят.

Правда, за шторой я увидела носок кроссовки — Янек подслушивал, и теперь он тоже все знал.

Бурковский тогда незамедлительно запихнул мать в клинику, где ей пытались вправить мозги, а меня на время оставил в покое. Но я знала, что это ненадолго и что часики у бомбы тикают и все равно дело будет плохо. И я снова была права, но на этот раз сбежать без потерь мне тоже не удалось — я оказалась на улице, без денег и документов.

Просто снова дело в выживании, и я собираюсь выжить, чего бы мне это ни стоило.

И даже если приземлиться мне придется в этой странной квартире, рядом с почти незнакомой Валькой — это неважно, потому что я по-любому выживу.

Вот только узнаю, отчего так вопит толстуха.

Уставилась Валька в одну точку, и, кажется, ей уже совсем конец приходит, до того она перепугана, а на что смотрит, неизвестно — ничего там нет, кроме кресла.

— Валь!

Она смотрит на меня с мольбой, и будь я проклята, если понимаю, что происходит.

— Видишь, она приходит. — Валька плачет, боком придвигаясь ко мне. — Вот как вечер — и она тут как тут, я тебя позвала, думала, что при тебе она не придет, но куда там… Пришла и сидит. Господи, ну за что мне это? Половина лица сгнила уже, почернела вся, а приходит!

Валька цепляется в меня мертвой хваткой, и я понимаю, что плохи мои дела.

— Валь, там нет никого.

— Как же — нет! — Валька застонала. — Мама приходит, каждый вечер, я спать не могу совсем. Сядет в кресло, молчит и смотрит, глаза мутные… Вот, снова смотрит! Я-то надеялась, что при тебе она приходить не станет, да только…

Что ж, суровые времена требуют суровых мер.

— Я с этой бедой справлюсь, Валь. Дай-ка мне пачку соли и свечу, а сама возьми кастрюлю и колотушку.

— Зачем?

— А увидишь.

У Вальки нервный срыв, ясен пень, вот и словила глюк. Я о таком как-то читала, убеждать ее в том, что у нее галлюцинации — бесполезно, а потому сейчас я попробую убедить ее, что умею изгонять неупокоенные души, иначе выспаться мне сегодня вообще не светит и остаться здесь я не смогу.

— Вот, соль и свечка.

— Отлично.

Я зажигаю свечку и набираю соли в горсть.

— Бери колотушку и бей в кастрюлю, нужен чистый металлический звук в нечастом ритме. — Боже, что я делаю, кто бы видел! — А я буду читать мантру.

— Мантру? А почему не молитву?

Видали такое? Она еще и капризничает!

— Мантра — гораздо более древняя вещь, чем любая молитва. — И это правда, все это знают. — Это как бы тоже молитва, но к сущностям, которые слышат нас гораздо лучше, чем все святые, вместе взятые. Святым обычно не до нас, хотя и среди них хорошие граждане попадаются, но беспокоить их по ерунде и отвлекать от их святости из-за какого-то примитивного призрака смысла нет, так что давай, мерно извлекай звук, а я займусь остальным. — Ом-эйм-хрим-клим-чаммундайе-виччей!

Я затянула мантру Кали, потому что это первая, которая пришла мне на ум, — и она не хуже остальных, которые точно так же бесполезны, как и молитвы, но тут главное не победа, а участие, Валька должна верить в то, что я умею изгонять всякое.

Я запела мантру — точно так же, как это делала моя подруга Оксанка, которая реально верит во все эти дела и всерьез поет разные мантры, Валька застучала в кастрюлю, а я принялась посыпать солью кресло, делая пассы рукой, в которой горит свеча.

— Ом-эйм-хрим-клим-чаммундайе-виччей!

Свеча вдруг затрещала — видимо, от сквозняка — и начала оплывать черными потоками, а потом погасла.

Валька всхлипнула и уронила кастрюлю.

— Ушла! — Валька потрясенно смотрит на меня. — Светк, она ушла, ей-богу! Да я уже и батюшку звала, и колокольный звон в Интернете включала — ничего не помогало, а тут ушла!

— Ушла и ушла, давай спать ложиться.

— А соль?

— А соль пусть до утра лежит, а утром уберешь — на перекресток вынесешь.

Должна же я придать действу какой-то магический оттенок, иначе Валька снова станет видеть разную чертовщину.

— Светк…

— Все, я устала, данная практика отбирает много энергии — давай спать ложиться.

— Да я не о том. — Валька виновато покосилась на меня. — А вдруг она вернется? Светк, перебирайся ко мне, я тебе спальню уступлю, ты же там платишь деньги за комнату, а я тебе бесплатно уступлю, живи здесь. Нет, я понимаю, что квартира рядом с железной дорогой… Но ты подумай: что я стану делать, если она вернется? Перебирайся, я тебе с вещами помогу, вдвоем перетащим. Светк, ну пожалуйста!

— Ладно.

Это значит, что теперь у меня есть крыша над головой. Пусть хоть так, но это лучше, чем на улице, и лучше, чем там, где я приземлилась, — ночами еще прохладно, а если ничего не изменится, то уже сейчас нужно думать об осени и зиме.

Я мою руки и чищу зубы. Валька на кухне чем-то гремит — не иначе, заедает стресс. Ну, наверное, данный способ не панацея от психических расстройств, но я ловлю себя на том, что продолжаю напевать мантру, притопывая в такт.

Кали — богиня смерти и разрушения, но у нее, как и у всех, есть другая сторона: это богиня-мать, победительница демонов и защитница от Зла. И если вдуматься, то все логично. Все разрушения принесла в мою жизнь мать, так или иначе. Но она дала мне жизнь, и этого ничто не отменит. И научила выживанию — хотя не ставила перед собой такой задачи, но выхода у меня не было.

— Светк, ты киселя-то выпьешь на ночь?

А раньше нельзя было сказать? Я уже зубы почистила.

Квартира снова затряслась — за окном мелькают освещенные вагоны пассажирского поезда.

Будем считать, что все неприятности уехали на нем.

Но чтоб мне поверить в это, нужно нечто большее, чем колотушка и кастрюля.