Мултанское жертвоприношение - Сергей Лавров Страница 8

По мере повествования своего Николай Платонович поворачивался и подставлял весеннему яркому солнцу то одну смуглую щеку, то другую, для равномерного загара.

— Так вы, стало быть, внук крымского обер-полицмейстера? — спросил, подходя, Константин Афанасьевич. — То-то легко вам было сведения по делу Палем ^[8] в Симферополе собирать!

— Батюшка умер, едва мне исполнился год, — не обращая внимания на ремарку Кричевского, продолжал адвокат, прижмурясь от солнечного света. — Матушка до двенадцати лет учила меня дома. Знаете, как пишут в формулярном списке, «образования домашнего, арифметику знает». Я как-то более в детстве склонен был к естественным наукам.

— А как же вы в адвокатуру решили пойти? — спросил Петька, и круговым жестом карандаша как бы отправил вопрос свой в воздухе к Николаю Платоновичу.

— Так я ведь поначалу на естественный факультет в Петербурге поступал, — милостиво щуря патрицианский взгляд свой, сказал Карабчевский. — Лишь через год, по прошествию событий некоторых, для меня весьма памятных, перешел на юридический, да и то с намерением после выпуска продолжать службу по Министерству юстиции. А незадолго перед тем, как мне диплом юриста получать, в университете было вывешено объявление, что лица, желающие поступить на службу по Министерству юстиции, должны иметь от университета особое удостоверение о своей благонадежности. Я же на первом курсе принял участие в студенческих «беспорядках», и даже трехнедельный арест отбыл. Вот и пришлось мне податься в помощники присяжного поверенного, хоть адвокатуру я презирал из-за ее суетного сутяжничества и полагал малоподходящей для себя. Знаете ведь, наше потомственное дворянство и гражданскую службу не жалует, куда уж там адвокатуру! Вы, господа, из дворян?

— Мы разночинцы, — спокойно сказал Кричевский. — Впрочем, если это важно вам, я личный дворянин, с момента производства в чин статского советника.

Карабчевский несколько смутился.

— Помилуйте! Кого сейчас интересуют эти сословные предрассудки? Европа шагнула так далеко вперед, а мы все никак не разберемся в устройстве гражданского общества своего, и не примем простого понятия о равенстве людей, независимо от происхождения их! Вы не подумайте ничего такого, господа, я ведь либерал известный! Петр Васильевич! У вас я фотографическую камеру наблюдал! Не откажете в любезности запечатлеть нас с господином полковником перед дальней и многотрудной дорогой нашей? Задачи у нас, я полагаю, общие: в позорное и темное дело это, откровенно пахнущее средневековьем и инквизицией, внести свет цивилизации и просвещения!

Петька, восхищенный красотами слога, принялся поспешно рыться в вещах. К досадному изумлению его обнаружилось, что ящик с фотоаппаратом пропал.

— Носильщики увели! — уверенно сказал адвокат. — Я точно знаю! Вот тебе и полиция, и империя, и хваленые порядки русские! Я вот, будучи в Германии, чемодан в гостинице позабыл. Так хозяин с чемоданом моим за мной семьдесят верст гнался на поезде, чтобы только вернуть! А здесь — Азия! Дичь! Избавляются от недовольных только виселицей, ссылками, каторгой и тюрьмами! И официально диктуемым молчанием в печати! А следует поступать как раз наоборот: из числа фрондирующих, либеральствующих, сколько-нибудь выдающихся общественных сил правительство должно вбирать в себя систематически все самое энергичное и жизнеспособное! Давно пора провести поголовную чистку и смену лиц, стоящих во главе современной бюрократии, вконец дискредитированной!

Маститый либерал, женатый, как было известно Кричевскому, на сестре осужденного в каторгу народовольца Никонова, что называется, отпустил вожжи, и громыхал на весь перрон, точно в зале суда, порицая правительство и существующие порядки. Огорченный журналист лишь в десятый раз растерянно перебирал вещи и бесполезную теперь треногу. Константин Афанасьевич, убедившись, что более ничего не пропало, подозвал городового и отдал ему некоторые распоряжения. Когда подали в белых клубах паровоз, и усатые заботливые кондукторы стали просить господ пассажиров войти в вагон, на перроне среди толпы показался полицейский, гордо несущий на вытянутых руках Петькин фотографический ящик.

— Изволите получить, ваше высокоблагородие! — улыбаясь до ушей, сияя крепкими зубами, сказал он Кричевскому и щелкнул каблуками. — В точности, как вы сказать изволили! Забыли на перроне Николаевского вокзала! Я уж у дежурного по станции сыскал! В стол находок чуть не отправили!