Бригада. Книга 13. Поцелуй Фемиды - Александр Белов Страница 8

— Тут, братья, провода какие-то…

— Погоди пока, не трожь… Всем в коридор, я сказал! — Шамиль часто задышал и засверкал глазами.

— Нет, Шамиль, это не бомба, — Федор держал в руках серебристую звуковую колонку со свисающими проводками. — Тут какая-то музыка, по-моему.

— Скажу вам больше: эта фигня называется «домашний кинотеатр», — пробормотал Степаныч. — Плазменная панель! Ни хрена себе, Федор, спонсоры у тебя…

Шамиль понятия не имел, сколько может стоить подобная вещь. Федя тоже не знал И знать не хотел. Что же касается опытного предпринимателя Власова, то Степаныч мгновенно оценил благотворительный взнос в несколько тысяч баксов. Даже с учетом износа…

Домашний кинотеатр был не новым, хотя и в хорошем состоянии. Семь звуковых колонок, плазменная панель и другие составляющие роскошного комплекта были упакованы в коробки довольно небрежно. Похоже, что даже в спешке. Странно, что ничего не побилось.

— Может, краденое? — предположил Шамиль, вертя в руках пульт дистанционного управления, на обратной стороне которого была почему-то прилеплена жевательная резинка, тоже бывшая в употреблении.

Действительно, было похоже, что Шамиль прав. Однако как ни ломали голову друзья вместе с подошедшей тетенькой-бухгалтером, за каким лешим требуется красть, чтобы тут же подарить, причем анонимно, ни одной приемлемой версии не возникло. Если, конечно, не считать нормальной версией появление в тайге призрака Степана Разина, грабящего богатых и отдающего награбленное бомжам.

— Есть еще одна мысль, — после долгих раздумий сказал Степаныч. — Возможно кто-то хочет скомпрометировать тебя… То есть тебя, твою работу и нашего Белова Александра Николаевича…

— На фига? — не понял Федя.

Арсений Степанович только махнул рукой. Федор из принципа не интересуется общественной жизнью, не читает газет и не смотрит телепередач. Можно быть уверенным, что даже эта роскошная штуковина не соблазнит его даже на то, чтобы хотя бы изредка посматривать новости. А значит, бесполезно ему объяснять, как он подставляется со своими деклассированными друзьями, со своими христианскими проповедями, так разительно отличающимися от православия, занявшего место государственной идеологии. Между тем, сам Арсений Степанович серьезно опасался, что его блаженного друга может запросто накрыть любая волна: например, очередная кампания по борьбе с «оборотнями от Библии»…

— Ладно, хватит языком трепать, — сказал Степаныч. — Ты же все равно не выкинешь этот подарок.

— Лично я бы, может быть, и выкинул, — серьезно ответил Федор. — Но странники давно просили нормальный телек для просмотра передачи «Будь здоров». А равно программы «Пой, гармонь» и «Утро с Куркуровым».

IV

Кусочек неба в тюремном окне окрасился в нежные пастельные тона. Начинался первый день пребывания Александра Белова в Красносибирском следственном изоляторе, которому народ присвоил красивое название Воронье гнездо.

Сюда Белова сразу же после первого и, на данный момент, последнего допроса, доставили на «автозаке» из изолятора временного содержания при краевом управлении внутренних дел. То была фрачная комната, которую и сотрудники, и «гости» по старинке называли КПЗ, то есть, камерой предварительного заключения.

Это же, новое место обитания оказалось чуть более приличным, чем КПЗ. Здесь было не так душно. Да и шконка, особенно если на нее положить не один, а два матраца, состояла в гораздо более близких родственных отношениях с обычной кроватью, нежели деревянный настил, красиво именуемый «спальным возвышением».

Саша усмехнулся: если разобраться, у пребывания в тюрьме есть свои плюсы. На свободе такому человеку, как он, подумать всласть никогда не удается. Просто нет времени на анализ и обобщения — только решение сиюминутных задач! Зато здесь, в камере, у него имеется шикарная возможность оглянуться на прожитое.

Забавно все-таки получается в жизни. В течение нескольких лет он был бандитом. Возглавлял то, что менты называют организованной преступной группировкой, и добрая половина его поступков и решений не имела ничего общего с законностью. Интересно, какой срок светил бы ему, если бы суд взялся доказать его виновность по тем его, полузабытым делам?

То, что он натворил с «верными опричниками» Косом, Филом и Пчелой во времена Бригады, могло бы потянуть на долгие годы тюрьмы. Однако же, не потянуло. Жизнь заложила крутой вираж, и Белов-преступник был великодушно «прощен» властью за заслуги Белова-героя. Саша был публично обласкан первым президентом России. Силовикам тогда же был дан приказ «ослабить хватку», а генпрокурору велено «амнистировать, понимаешь, героя». Саша еще тогда подумал: как же можно амнистировать кого-то, если этот кто-то не был осужден? Однако, по всему выходило, что можно. Можно кого угодно амнистировать под девизом «никто не забыт и ничто не забыто».

Главное, ничто не доказано, да и давно это было — в прошлой жизни… Срок давности вышел. Строго говоря, Белов за все заплатил сполна. И суд его судил посуровей любого другого. А точнее, судья, о котором поэт сказал: «Он ждет. Он Неподкупен звону злата. И мысли, и дела он знает наперед». И приговор, между прочим, вынес, какого нет ни в одном уголовном кодексе мира. Самая страшная зона в сравнении с этим наказанием могла бы показаться санаторием… Хотя бы потому, что любой срок на зоне имеет свой конец.

В его же случае была медленная, изо дня в день, пытка осознанием собственной вины: за безвременный уход мамы, за смерть друзей, за искореженную жизнь жены. И еще десятки чужих жизней, которые были походя задеты и травмированы напором и волей того — прежнего Белова, не считающегося ни с чем, кроме поставленной цели. И в итоге — страшное ощущение разлада с самим собой и пустоты, черной дыры, которая осталась в душе на месте тех, кто жил в ней прежде…

Кстати, именно то, чем он занимался сегодня— руководство огромным производственным объединением, и помогло сегодняшнему Белову по-настоящему выбраться из душевного кризиса и почувствовать вкус к жизни. Это было увлекательно: игра в «монополию», только в натуре, в реальной жизни. Но дело не только в азарте. Сознание ответственности за тысячи людских судеб, которые зависят от принятых тобою решений, позволяло надеяться на то, что вина, воз-можно, уже искуплена…

И вот тут начинается самое удивительное. Получается, что высокую честь быть изолированным от общества Белов по-настоящему заслужил уже в новой своей жизни, когда он решил «стать прозрачным». В той достойной жизни, за которую не только не стыдно, а как раз наоборот. И тюрьма — не в переносном, буквальном смысле — с зарешеченными окнами, сварными двухъярусными кроватями и цементной парашей в углу — была прописана ему государством именно за заслуги перед страной и простыми людьми. Такие вот парадоксы истории!

«Стоп, — возразил Белов сам себе, — пожалуй не стоит приписывать государству несвойственные ему черты: мстительность, двурушничество, глупость и подлость». Все это может быть свойственно представителю мира животных по имени человек, но никак не абстракциям вроде «государства» и «общества». Он вспомнил, как сам в свое время сказал чекисту Введенскому, что «государство — это мы»! То есть конкретные люди, принимающие то или иное решение.