Красная петля - Реджи Нейделсон Страница 8

– Арти! Поздравляю, дружище! Воскресный вечер – и я женился. Ребята, с которыми я работаю или работал прежде, лет двадцать назад, тискали мою руку, хлопали по плечам, дамы целовали меня, и все мы широко улыбались друг другу. В апартаментах Толика Свердлова толпился народ, играл оркестр, хорошо играл, и официанты сновали с подносами. заставленными выпивкой. Огромные букеты роз и лилий наполняли воздух ароматом. Я женился.

Днем, после визита в Бруклин к Сиду, я надел новый костюм, и судья с актерским голосом, приглашенный специально для нас, сочетал браком Максин Крэбб и меня в своем кабинете в центре города, а две ее дочери были свидетельницами. Теперь, спустя четыре часа, мы праздновали это событие.

Трио – бас, клавиши и ударные – играло «Манхэттен».

«И Бронкс, и Стейтен-Айленд!» Я вдруг поймал себя на том, что подпеваю вполголоса, захваченный всеобщим весельем.

Максин в новом шелковом платье сверкала на всю огромную залу, и я устремился на этот свет, когда появились Дэн ни Гайлфойл, мой первый босс, и его жена Дина. Я поцеловал Дину, а Дэнни заключил меня в столь мощные объятия, что чуть не оторвал от пола: хотя ему уже стукнуло семьдесят пять, силен он был по-прежнему. Дина, немногим моложе его, тоже почти не постарела, и я попросил ее спеть что-нибудь. В свое время она была весьма знаменита, пела в джаз-банде, а сейчас усмехнулась и сказала: «Может, и спою для тебя, дорогуша». Я взял очередной бокал шампанского.

На другом конце залы я заметил Майка Рицци. владельца кафе напротив моего дома, Сонни Липперта, на которого я немало потрудился по особым делам, и мою сводную сестру Гению с мужем, Джонни Фароне. Были там и Лу с Луизой, мои бывшие соседи, перебравшиеся во Флориду. Все пришли.

Народ обсуждал республиканцев и их съезд. Кто-то жаловался, что угодил в пробку: город наводнили делегаты и демонстранты. Большинство же пили и смеялись.

– Потанцуй со мной, Арти! Ну, давай!

Это была Мария, одна из девочек Максин. Надела платье. Только для тебя, Арти, сказала она. Кроме ненавистной школьной формы, Мария носила лишь джинсы, до того рваные, что они смахивали на рубище паломника. Но сейчас она облачилась в красное летнее платье с цветочками и лямками и в красные босоножки. Я распределил букеты между девочками. Близняшкам Максин было по двенадцать. Милли была настоящей нимфеткой, очаровашкой с платиновыми волосами, хитрой и тщеславной. Я видел, как она заигрывает с Толиком в другом конце залы.

Максин знала, что мне больше нравится Мария, и говорила, что детей надо любить одинаково, но я считал, что ничего страшного в этом нет: Милли и так без внимания не останется. Мария была застенчивой, умной и чрезвычайно смелой. Мы вместе слушали музыку, за городом я давал ей порулить машиной, и она уговорила меня научить ее кое-каким русским словечкам.

Потом, сказал я. Потом потанцуем.

– Обещаешь?

– Обещаю, – заверил я, и на меня навалилось еще больше народу, а потом мне захотелось курить.

Мария последовала за мной, когда я вышел на балкон, опоясывающий хоромы Толи в районе скотобоен, и закурил.

– Арти…

– Что, солнышко?

– Ничего, – сказала Мария. – Просто радуюсь за вас с мамой.

– Я тоже.

Она молча стояла рядом. Я ощутил некую связь с нею. Я любил детей. Жалел, что нет своих. Я знаю людей, которые считают, будто от детей сплошные неприятности. После того случая с Билли Фароне, моим племянником, я и сам начал избегать подростков: был в ужасе от того, на что они способны и как это больно бьет по тебе. Билли убил человека. Парень, который работал со мной, произнес тогда с горечью: «От этих деток сплошное дерьмо».

Я тронул Марию за руку – теплую, влажную, живую. Она крепко стиснула мою ладонь, и мы принялись вместе смотреть на Гудзон.

Дома озарены угасающим солнцем, небо серебрит прощальный свет. Нью-Йорк – город на воде. Островной город. Сорок процентов – вода. Плавучая планета. Архипелаг из островов, проток, болот и озер. Восемь миллионов жителей, и туристы, и прочие приезжие – все снуют по мостам, тоннелям, плавают на катерах. Немалая часть города покоится на бывшей свалке, отобравшей клочок у моря. Дамбы под небоскребами пока что удерживают воду. Но когда-нибудь этот город затопит.

Я любил его, любил за мудрую племенную политику, за то, как он управлялся со всеми своими разномастными табу и обрядами, достойными Антильских островов. Можно жить на Стейтен-Айленде и представления не иметь о происходящем в Ист-Виллидж. А люди, обитающие близ моста Уайтстоун, у водных просторов, едва ли были в курсе дел китайских иммигрантов из Сансет-парк в Бруклине, что в десяти милях. А жители Сити-Айленда в Бронксе лакомятся дарами моря, созерцая остров Харта, где на поле Поттера за счет города хоронят бедняков и где наверняка найдет покой тот мертвец из Ред-Хука Я как-то был там на похоронах человека, за которого отвечал. Унылое местечко: похоронами занимаются арестанты из городских тюрем, над рекой завывает ветер. Картина в духе Достоевского.

А в предместьях люди живут точь-в-точь как ньюйоркцы, потому что сам Нью-Йорк слеплен из пяти городков; они обитают в тени Манхэттена, куда ни разу не ступала их нога. И все величают его «Городом», будто некое обособленное место.

– Арти, все нормально? – спросила Мария.

– Просто отлично, – ответил я, и она обняла меня, и нахлынула та теплая волна, какая исходит от любящего ребенка, а потом Мария упорхнула к стайке девчонок, дочерей гостей.

Я обернулся и в толпе посреди комнаты увидел Максин. Она помахала мне, я помахал в ответ, и тут запищал мой телефон.

Пришло сообщение от Сида. Я перегнулся через балконные перила и посмотрел на юг, на бухту перед статуей Свободы. Там, у излучины в подножии статуи, находились Ред-Хук и Сид. Я не стал ему перезванивать.

Я знаю, что он лгал мне, знаю, что напуган. Он сказал, что чувствует опасность. Не знаю, насколько реальна угроза, но уехал я от него утром, и сейчас совсем не хотелось думать ни о трупе в протоке, ни о скрежете пилы, ни о зловонии, ни о Сиде. Я переговорил с детективами, ведущими это дело, – и довольно. Я как раз убирал телефон, когда подошла Максин и обняла меня за талию.

Оркестр играл «Тот, кто меня бережет». На глаза навернулись слезы.

– Громко поешь, – заметила Максин.

– Но вышла ты за меня не поэтому. В смысле, не за голос полюбила.

– Я очень люблю тебя, но, извини, не как певца, – засмеялась она. – Но ты все равно отлично выглядишь: костюм сидит превосходно. – Она поцеловала меня. – Что-то случилось, родной?

– Нет, ничего. На мой-то слух я всегда пою, как Мел Торме, – ответил я и тоже поцеловал ее. От нее пахло миндалем.

– Это шампунь, – она потянула меня обратно в зал. Макс обвела рукой толпу: – Твой друг Толя говорил, что собирается устроить такое?