Ориан, или Пятый цвет - Поль-Лу Сулицер Страница 8

— И потом, — продолжил африканец, — когда ты сам прекращаешься в огонь, земля, по которой ты бежишь, спекается от жара. Я подошел к тому месту, когда тело унесли. И могу сказать, что не было никакого следа, словно его уже привезли туда обгорелым, чтобы, как говорят у вас, устроить спектакль, я не прав?

— Пожалуй, что так, — ответил Пенсон, покачав головой. Нечего было и думать писать статью с такими свидетельскими показаниями. Репортер не мог опереться на анонимные высказывания. Но его заинтересовал другой факт. Не было открыто судебное следствие по «изысканию» причин смерти, как это обычно делается, когда умирает иностранный подданный, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И среди вещей, отданных вдове, по иронии судьбы была зажигалка судьи, пластмассовый корпус которой вопреки всем ожиданиям был цел и невредим.

Эдгар Пенсон закурил, принялся перечитывать написанное, но тут зазвонил телефон. Это был Валентин, один из его осведомителей. Осведомителей вербовали в различных социальных слоях. Были там профессора, земледельцы, иногда авантюристы, сумасброды без рода и племени, способные владеть как пером, так и ружьем, но умеющие, когда надо, слушать или прикусить язык. Эдгар Пенсон за многие годы создал собственную сеть осведомителей по всей стране. Он, словно хитрый браконьер, расставлял сети и силки и ждал. Звонили ему часто. И нередко он получал ценную добычу. Случалось, что осведомители пытались манипулировать им, пуская по ложному следу. Но он умел вовремя остановиться и был безжалостен с теми, кто пытался его использовать. Рано или поздно он заставлял их жестоко расплачиваться — публично, через прессу. Нельзя сказать, что Эдгаром Пенсоном восхищались. Его боялись. Ему звонили не для того, чтобы рассказать нечто пустое. Он был памятлив, а предательство не забывал никогда.

— Это Валентин. Можно с тобой поговорить?

— Нет, — отрезал Пенсон. — Свидание через час на обычном месте.

— Договорились.

Имя Валентин было не настоящим, но Пенсон не доверял телефону с тех пор, как его телефон семь месяцев прослушивала служба МВД — во время возобновления Францией испытания ядерного оружия в Тихом океане на седьмом году правления Жака Ширака. Впрочем, Пенсон вообще не доверял властям — абсолютно никаким. Возможно, благодаря своей недоверчевости он все еще работал на своем месте. И был жив.

Обычным местом свиданий было кафе в квадратном дворе Лувра. Оттуда видна была пирамида, и Пенсон черпал в этом прозрачном строении моральную поддержку и приходил в состояние блаженства — будто он поднялся несколькими ступенями выше. «Видеть общество снизу доверху — вот мечта журналиста вроде меня», — заявлял он, когда его спрашивали об аллегорическом смысле пирамиды со стеклянными стенами. Пенсон был маленького роста, лысый — свой голый череп он смазывал маслом в солнечные дни. Лицо его напоминало треугольник, перечеркнутый густой полосой рыжих усов, которые он имел обыкновение приглаживать щеточкой с ручкой из слоновой кости: единственная манерность, знакомая его собратьям. В любое время года он носил легкий непромокаемый плащ и мягкую шляпу, которую предпочитал зонтику: руки должны быть свободны, чтобы записать пришедшую мысль. Его часто принимали за частного детектива или инспектора полиции, сравнивая с Коломбо, и ему доставляло удовольствие видеть на лицах собеседников выражение изумления. По возможности он избегал представляться журналистом.

Беседа с Валентином длилась не более пяти минут — как раз столько времени требовалось, чтобы уточнить детали информации, доставленной осведомителем. Досье судьи Леклерка покинуло архивы кабинета на полдня. Оно побывало в руках следователя «Финансовой галереи» по имени Ориан Казанов. Досье вернули к вечеру. В нем не хватало двух документов. Валентину неизвестно, они исчезли до ухода с набережной Орсе или после возвращения досье.

— А ты что об этом думаешь? — возбужденно спросил Валентин.

— Ничего, — ответил Эдгар Пенсон, смотря вдаль. — Абсолютно ничего.

На самом деле журналист встревожился не на шутку: следователь был ему незнаком. «Если уж Валентин знает о путешествии досье, — думал он, — другие узнают обязательно». Поблагодарив Валентина и пожав на прощание руку, он в задумчивости вернулся в редакцию, перечитал свои записи. Одна мысль не давала ему покоя. И он сказал себе, что хорошо сделал, не выказав живого интереса к этому делу с досье.