Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский Страница 8

Гражданин Следователь молод, лощен. В руке – небольшая резиновая плеточка, которая иногда в воздухе посвистывает в пяди от моего носа – будто бы невзначай, эдак слегка-слегка. А интересует его лишь вот что:

— Так скажешь ты мне, сучий потрох, или нет, чем занимался твой сраный поп?..

Я еще не все понимаю на их языке, но основное уже успел уразуметь: ему для чего-то надобно знать, благодаря чему в свое время отец Беренжер добился такого благорасположения со стороны Ватикана и самого папы. Тут для Гражданина Следователя и иже с ним, явно, запрятана какая-то политика, возможность некоей гроссмейстерской шахматной комбинации с матом самому Ватикану в финале. Это я лишь предполагаю. Объяснять мне Гражданин Следователь ничего и не думает – надо ли объясняться со всяким "потрохом", которому лишь некий загадочный тамбовский волк, лишь он один – camarade? Он только плеточкой своею в воздухе вжик, вжик, — и – в который раз:

— Давай, колись!.. Ну, скажешь ты, сучий?.. (Etsetera, etsetera.) [5]

Бог ты мой, да, право, какое мне дело до всей их политики, какое мне дело хоть бы даже и до самого Ватикана? Я маленький человек Дидье Риве, которого судьба вплела крохотным узелком в некий слишком замысловатый узор. И, разумеется, я бы выложил все до капельки Гражданину Следователю – глядишь, он убрал бы свою плеточку с ее поцарапывающими душу "вжик, вжик".

Но стоит мне сызнова пуститься в объяснения, как по его лицу пробегает рябь раздражения, и "вжик, вжик" еще на полпяди приближается к моему лицу. Мне ничего не остается, как поскорее примолкнуть, ибо мои бедные ребра, по которым не раз хаживала эта резина, подсказывают разуму, чту так сильно раздражает сего Гражданина. Все мои разговоры про Сангреаль, [6]про Спиритус Мунди, про деспозинов, про истину о Марии Магдалине, про святого Иакова – все подобные слова действуют на него примерно так же, как на меня это зудящее в воздухе "вжик, вжик".

Идеализм. Не однажды я уже слышал от него это слово. Им он обозначает решительно все, что я говорю. "Идеализм" – это у них здесь нечто вроде эдакого злого Бога, которого в этих стенах лучше лишний раз не поминать, а исповедующие этот самый "Идеализм" – некто вроде катаров, коих дóлжно поголовно выжигать. У них тут, у Граждан Следователей, Бог другой – Бог, имя которому Материализм, и они, два эти божества так же несоединимы и взаимно непримиримы, как Ормузд и Ариман, как Саваоф и Люцифер. Я готов поверить, Гражданин Следователь, что ваш Бог прекрасен и добр, как материнская любовь, но – увы, увы! — не к моим бедным изрубцованным ребрам.

Однако, Camarade… Однако, Citoyen Следователь! Однако я клянусь вам, клянусь самим вашим Добрым Материализмом – ничего другого я не в силах вам сказать! И не в том дело, что еще не приспособился к вашему языку, не в том даже, что мне не дают спать уже шестые сутки кряду, из-за чего голова моя гудит от перемешавшихся в ней времен, подобно медному котлу, если по нему долго бить кувалдой. Просто что-либо тут объяснить, не пользуясь хотя бы понятием о том же Сангреале или о Семгамфоре [7]– это, право, то же самое, что попытаться описать ночное небо, ни словом не обмолвясь о тьме, мириадах звезд и луне.

И, кажется, то ли он, то ли его Добрый Бог – Материализм, кто-то, в общем, из них двоих, кажется, вдруг понимает меня. И, поняв, отпускает. Нет, не назад, к параше, в камеру на тридцать шесть душ. И не в полное небытие, до которого мне от этой камеры рукой подать. Он, этот КТО-ТО, отпускает меня в полубытие, в сладостное забвение, в вольное блуждание по временам.