Есть, господин президент! - Лев Гурский Страница 8

Тонкий гурман Гуля Останкинский, цветом и шириной лица похожий на индейского вождя, занимал один всю короткую перекладину буквы «П». Многочисленную свиту, семью и охрану рассадили ошую и одесную благодетеля. Господин Кочетков, несмотря на комплекцию, мотыльком порхал вокруг дорогого гостя – сам был и метрдотелем, и сомелье, и тамадой, и на голове бы постоял, кабы умел. Заприметив меня в дверях, он сделал нетерпеливый жест рукой: мол, давай-давай, неси no-быстрому царь трапезничать желает.

Я ничуть не боялась, что буду узнана. Парик и контактные линзы, конечно, меняют внешность, но главной моей шапкой-невидимкой стал благоухающий кебаб. Он притягивал. Он фокусировал внимание. Он был героем дня. Официанток принято замечать не до, а после обеда. Однако я не собиралась задерживаться здесь так долго.

Едва блюдо с едой достигло стола, как юбиляр подхватил, не мешкая, деревянный шампур, вгрызся в мясо. Прожевал, довольно заворчал, близоруко поддел вилкой луковое колечко, сунул в рот и…

Вот она, кульминация. Скоро грянет развязка. Пей вино, Гертруда.

Я тихонько отступила поближе к дверям. Всегда хочется и спектакль досмотреть, и за шубой в гардероб не стоять. Вряд ли сегодня за мной отрядят погоню: хозяину и гостю надолго хватит друг друга. Но лучше улизнуть при первых аплодисментах.

По красному индейскому лицу Юрия Валентиновича Грандова за каких-то три секунды пронесся целый алфавит разнообразных эмоций. «А» – антипатия, «Б» – беспокойство, «В» – волнение, «Г» – гадливость, и так далее по списку, вплоть до финальной буквы «Я» в квадрате – ярчайшей ярости.

– Ты типа чего?! – рявкнул меценат и благотворитель, сплевывая на стол. – Ты, мудак, типа издеваться меня сюда позвал?!

В зале повисло гробовое молчание. Сразу стало слышно, как оркестрик в углу вместо фирменной мелодии лениво наигрывает битловский «Хей, Джуд» и при этом немилосердно фальшивит.

Ничего не понимающий господин Кочетков тревожно забегал глазами в разные стороны, еще воображая, что утробный рык гостя относится вовсе не к нему, а к иному-любому-другому мудаку, посмевшему нарушить торжество. Я дождалась, пока взгляд хозяина доберется до моей персоны, и немедля отправила ему в ответ сладкий воздушный поцелуй. А чтоб он не усомнился, кому именно обязан, я чуть подвинула на затылок свой блондинистый парик. Яна Штейн – дама пик. Ее масть черна, ее месть неотвратима.

В вытаращенных глазах господина Кочеткова вспыхнула искра осознанья и просветленья, но поздно, поезд ту-ту-у-у: Гуля закончил словесную артподготовку и перешел к активным действиям, схватив хозяина за грудки. Тот – сказалась многолетняя привычка – на автомате ответил тем же; спустя лишь мгновение оба матерых человечища, одинаково сопя и взрыкивая, вошли в тесный клинч.

Поперечный стол накренился, хрустя. Белая скатерть поехала влево, шампанские ведерки опрокинулись и покатились, тарелки и бокалы загремели вниз. Дамы разом подскочили и с готовностью завизжали, отчего происходящее сразу стало до неприличия походить на групповое изнасилование в портовом борделе: сама я такого не видела, бог миловал, но представить могу. Свита с охраной, разбрасывая стулья, кинулась на выручку своему шефу, а трое плечистых вышибал рванули на защиту своего. Гром пушек. Топот. Ржанье. Хлоп. Людская молвь и конский топ – почти все, как у классика, за исключением пушек. До них пока дело не дошло.

Теперь можно и уходить. Той же дорогой, по пути открыв чулан – свободна, товарка, и лучше тебе здесь не засиживаться.

Забыла рассказать, из-за чего сыр-бор. Когда долго крутишься в таком бизнесе, мелкие тайны столичных едоков рано или поздно перестают быть тайнами. Скелеты в кухонном шкафу у каждого свои.

Слабое место Юрия Валентиновича Грандова я вызнала без труда. У нас редко встретишь любителя вареного лука, но, пожалуй, только Гуля Останкинский ненавидел его истово, самозабвенно, словно кастрат порнуху. Тут было что-то личное, страстное, фрейдистское: быть может, его этой дрянью перекормили через край на зоне, а может, злая мамаша пичкала в детстве. С юридической точки зрения, мое сегодняшнее преступление даже на хулиганство не тянуло. Так, шалость: я заменила на тарелке свежие луковые кольца вареными. Все остальное свершилось само собой.

Кстати, меня не мучила совесть оттого, что я подпортила юбилей меценату и бизнесмену. Поделом ему. Лет шесть назад мой бывший однокурсник Степа Назарцев, следователь облпрокуратуры и отец двух дочек, был избит железной трубой и провалялся в илизаровских аппаратах все лето и половину осени. Каждый знал, что Назарцева заказал Гуля Останкинский, а вот фактов не было, и дело сначала провисло, а потом прокисло и было закрыто по сроку давности. Пусть теперь Гуле аукнется та подлянка. Я не влезаю в чужие разборки, но когда можно одним выстрелом уделать двух зайцев, то не отказываюсь. Сегодня помогу я, завтра мне.

С обратным превращением блондинки-официантки в Яну я не стала тянуть до дома, вернув свой привычный облик уже на Шаболовке. А если быть точной – в маленькой подсобке семейной кондитерской Черкашиных. И у меня в Москве есть пара мест, где я помогаю бескорыстно. Секрета я из этого не делаю: мое имя – тоже брэнд и охранная грамота заодно. Правда, в отличие от патентованного мецената месье Грандова, я не треплюсь о заслугах на весь свет.

Антонина и Юрий Черкашины знакомы мне давно. В прежние времена оба супруга-кондитера еще кое-как видели, потом началось ухудшение. Когда же у них на двоих осталось пятнадцать процентов зрения, я пресекла любые попытки Антонины мне заплатить. Тем более, идея наша была проста. Большинству граждан, жующих в такт, хватает стандартного десерта – но лишь до тех пор, пока им не встретится что-то особенное. Супруги Черкашины, кулинарные таланты, вслепую могут воплотить в жизнь любые редкие рецепты. Их-то порой и удается раздобывать мне, Яне Ефимовне Штейн…

– Вы – Яна Штейн?

Прямой вопрос застал меня врасплох, едва я вышла из кондитерской.

Возле дверей, жуя черкашинское пирожное, околачивался дылда в черной блестящей кожаной куртке. Белобрысый, с правильным жестким лицом, с хорошо выбритым квадратным подбородком и стальными глазами. Словом, типичный племенной немецко-фашистский юберменш, нордическая бестия и надежда рейха.

– Вы – Яна Штейн? – мрачно повторил дылда. – Это так?

Ну вот, с тоскою подумала я, прижимаясь к стене. Допрыгалась ты, Яночка, доигралась. Злопамятный Ленц все же прислал по твою душу киллера-арийца. А у тебя из оружия – одна губная помада!