Ассасины - Томас Гиффорд Страница 8

Порой, еще до того, как я стал работать у него в фирме, до того, как стал полноправным партнером, мне говорили, будто бы он следит за моим ростом. Однажды, когда я собрался стать послушником иезуитского Ордена, он пришел ко мне с советом, и мне тогда не хватило ума проигнорировать его. Вопреки своей аскетически суровой внешности он был страстным футбольным болельщиком. И моим поклонником тоже. Это он посоветовал мне по окончании школы «Нотр-Дам» поиграть хотя бы несколько лет в профессиональный американский футбол. Иезуиты, говорил он, никуда не денутся, а мне предоставляется прекрасная возможность испытать себя на совершенно ином, новом уровне. Он надеялся, что со временем судьба может привести меня в нью-йоркский клуб «Джаэнтс». Думаю, это могло случиться. Но я был молод и все знал.

Учась в Нотр-Дам, я несколько лет пробыл игроком на линии схватки, вдоволь навалялся в грязи и умылся собственной кровью. Без устали, весь в царапинах и ссадинах, носился по полю, порой дивился своей ярости и неукротимому азарту. Двести пятьдесят фунтов увечий, втиснутых в тело весом в двести фунтов. Все это, конечно, гиперболы, присущие перу спортивного обозревателя, но именно так описывал меня Ред Смит. Короче, в те дни я был просто опасным человеком.

Теперь же я по-своему тихий и цивилизованный господин, и чисто психологически оставаться таким позволяет лишь хрупкая мембрана, отделяющая нас порой от торжества безумных поступков и зла. Цельное и относительно безвредное существо с точки зрения закона, семьи и традиции.

Саммерхейс так, кажется, и не понял той простой истины, что я утратил весь энтузиазм азартного игрока в футбол, что был присущ мне в юности. А отец всегда хотел, чтоб я стал священником. Саммерхейс считал отца более истовым католиком, чем, фигурально выражаясь, положено или возможно быть. Сам Саммерхейс был папистом с уклоном в реализм. Твой отец, говорил он мне, человек истинно верующий.

В конце концов я не стал ни профессиональным футболистом, ни иезуитом. То был последний раз, когда я пренебрег советом отца и, если не ошибаюсь, последний раз не прислушался к совету Дрю Саммерхейса. И заплатил за это пренебрежение весьма высокую цену. Образно говоря, Орден иезуитов был молотком, Церковь — наковальней, и я, нападающий с дурацкой ухмылкой, угодил как раз между ними. Бум, бум, бум.

Я не только не стал иезуитом, как хотел отец. Молодой отец Бен Дрискил, гигант и силач, описанный Хью, заигрывает с пожилыми дамами на благотворительных распродажах; играет в баскетбол с малолетними соседскими хулиганами и превращает их в алтарных служек; принимает последнее причастие у мистера Л ири и угощает его ароматным старым вином; распевает старинные рождественские гимны... нет, все это было не для меня. Нет, я сказал всему этому «прощай», сдал свои четки, повесил на крючок свой старый надежный хлыст для самобичевания, спрятал куда подальше власяницу, словом, до свидания!

Я не заходил в католическую церковь лет двадцать. Сделал лишь одно исключение для сестры Валентины, которая, фигурально выражаясь, подхватила выпавшее из моих рук знамя и стала монахиней Ордена. Сестра Вэл — одна из новомодных монахинь, о которых сейчас столько говорят. Она сражается с надвигающимся на нас адом, ее снимки появляются в «Тайм», «Ньюсуике» и «Пипл», к вящему отвращению старины Хью, который сам развязал всю эту вакханалию.

Мы с Вэл часто шутили на эту тему, уж слишком хорошо она знала мои взгляды. Она знала, что я вошел в Церковь и узрел там приспособления для поджаривания грешников. Знала, что я услышал шипение раскаленных сковородок. Знала, что я обжегся. Она понимала меня, я понимал ее. Знал, что характер у нее куда более решительный и твердый и что храбрости ей не занимать.

Единственное, о чем мне не нравилось говорить с Дрю Саммерхейсом, так это о футболе. Увы, но опасения мои оправдались, в тот день все его мысли занимал исключительно футбол. Что и понятно — самый сезон, конец октября, и стоило заговорить об одном из его клубов, и его уже было не остановить. На нем было длинное приталенное пальто с безупречно отглаженным бархатным воротником, жемчужно-серая фетровая шляпа, плотно свернутый зонт на длинной ручке постукивал по тротуару, и, едва завидев его, все встречные обитатели финансовых джунглей почтительно расступались. День на Манхэттене выдался сырой и ветреный, после чудесного солнечного утра небо затянули тяжелые темные облака, отдаленно напоминавшие отпечатки гигантских пальцев. На остров надвигалась зима, привкус ее уже чувствовался в воздухе. Мрачные серые тучи давили на Бруклин, точно пытаясь утопить его в Ист Ривер.

И вот мы уселись и принялись за еду, и Саммерхейс сухим и отчетливым голосом заговорил о давнишнем матче «Айова-сити» против «Ястребов», в котором принимал участие я. Тогда мне удалось раз семь отобрать у противников мяч, причем без всякой помощи со стороны наших, и сделать две голевые передачи, но, видимо, в голове старины Дрю все смешалось, и он перепутал эту игру с последним матчем «Айовы» против «Нотр-Дам». Помню, мне пришлось отбить два блока подряд, и когда я поднял голову, то увидел, что мяч улетает совсем не в ту сторону. Мы вели с преимуществом в шесть очков, времени до конца было всего ничего. Желающих принять этот мяч скопилась целая толпа. И тогда я, весь облепленный грязью, бешено рванулся вперед и успел перехватить пас. Впрочем, любой, занимавший мою позицию, мог сделать то же самое. Но этим человеком оказался я. Нос у меня был сломан, над одним глазом — рассечение, и его все время заливало кровью. Но мне повезло, я все-таки поймал чертов мяч. Этот перехват стал своего рода легендой «Нотр-Дам», о нем вспоминали до конца сезона. А Дрю Саммерхейс был одним из немногих, кто помнил его до сих пор и хотел выслушать всю эту скучную историю снова.

И пока он, фигурально выражаясь, занимался воспоминаниями о громе, грянувшем с небес сто лет назад, я вспомнил, как и что чувствовал тогда, во время этой свалки. И вдруг сообразил: лишь тогда я по-настоящему понял игру. Я видел все сразу и со всей отчетливостью, точно на застывшем полотне картины. Вот защитник над поднятыми задами и шлемами линейных игроков так и стреляет глазами по сторонам, вот раздаются раскаты его грубого хриплого голоса. Черт, я не только слышал, я словно видел этот его голос! Я видел, как напряглись спины бегущих впереди игроков, я мог бы составить карту этих беспорядочно передвигающихся по полю молекул, я видел словно зависшего в прыжке принимающего. Я понял, о чем думают игроки передней линии противника, казалось, я знал, что творится сейчас в голове защитника, слышал, о чем он думает, знал, как будет дальше развиваться игра, как буду реагировать я сам...

И с того дня, когда я вдруг по-настоящему понял эту кровавую игру, каждый следующий матч представал передо мной точно в замедленной съемке. Я вник в самую суть того, что происходит на поле, лишь это позволило мне стать классным игроком. Мою фотографию опубликовал журнал «Лук» как кандидата в сборную Америки, и я даже удостоился чести пожать руку самому Бобу Хоупу во время выступления по телевидению. Футбол.

Говорят, что, играя в футбол, ты много чего узнаешь о жизни. Что ж, может, так оно и есть. Ты узнаешь, что такое боль, что такое озверевший ублюдок, который прет прямо на тебя, и один его взгляд уже действует на психику. В спортивной раздевалке ты узнаешь чисто футбольный грубый юмор. Узнаешь, что девушки, которым назначил свидание, могут и не прийти, если твоя команда проиграла этот долбаный матч. Ты узнаешь, что, раз ты футболист, это еще не означает, что ты можешь красоваться в шоу Боба Хоупа рядом с шикарными блондинками с большими титьками. Что ж, если это называется жизнью, тогда, да, действительно, футбол может кое-чему научить тебя.