Мегрэ у министра - Жорж Сименон Страница 8

— Мой коллега сказал, что он вас информировал о случившемся…

— Да, господин премьер-министр.

— Вы, несомненно, прекрасно понимаете, что все должно оставаться в строжайшем секрете. Не может быть и речи о том, чтобы начать официальное расследование. Сюртэ также не будет поставлена в известность.

— Понимаю, господин премьер-министр.

— Само собой разумеется, что если вы, проведя расследование, но как лицо частное, а отнюдь не официальное, обнаружите что-либо, касающееся отчета Калама, вы поставите меня…

Тут он запнулся. Быть замешанным в это дело ему не хотелось.

— …вы информируете об этом моего коллегу Пуана.

— Да, господин премьер-министр.

— Это все.

Мегрэ хотел передать телефон Пуану, но раздался щелчок: премьер повесил трубку.

— Простите меня, Мегрэ, но он вынудил меня сказать о вас. Говорят, до того, как заняться политикой, он был знаменитым адвокатом, и я верю этому. Мне стыдно, что я поставил вас в такое положение…

— Вы увидитесь с ним завтра утром?

— В девять утра. Он не хочет, чтобы остальные члены кабинета узнали о случившемся. Больше всего его беспокоит, что Пикмаль проболтается или уже проболтался кому-нибудь: кроме нас троих, он единственный человек, который знает, что документ нашелся.

— Попытаюсь узнать, что он собой представляет.

— Не открывая себя, да?

— Но должен вас честно предупредить, что считаю своим долгом рассказать обо всем моему шефу. Я не стану входить в детали, то есть упоминать отчет Калама. Но совершенно необходимо, чтобы он знал, что я работаю для вас. Если бы дело касалось только меня одного, я мог бы им заниматься в свободное от службы время. Но мне, безусловно, понадобится кое-кто из моих помощников…

— Они будут знать, в чем дело?

— Про отчет они знать ничего не будут. Это я вам обещаю.

— Я готов был подать в отставку, но он предупредил мое желание, сказав, что даже не может вывести меня из правительства, поскольку даст этим пищу тем, кто следит за последними политическими событиями. С этого момента я являюсь паршивой овцой, и мои коллеги…

— Вы уверены, что документ, который вы держали в руках, действительно был копией отчета Калама? Пуан удивленно поднял голову.

— Вы думаете, что это могла быть фальшивка?

— Я ничего не думаю. Я продолжаю изучать все гипотезы. Предоставив вам отчет Калама — действительный или фальшивый, — а затем выкрав его, кто-то дискредитирует вас и тем самым правительство. Вас обвинят в том, что вы уничтожили отчет.

— Тогда мы услышим об этом завтра же.

— Не обязательно так быстро. Мне надо бы узнать, где и при каких обстоятельствах был найден отчет.

— Вы рассчитываете узнать это, не вызвав толков?

— Попытаюсь. Надеюсь, господин министр, вы мне все рассказали? Если я позволяю себе спрашивать об этом, то только потому, что при данных обстоятельствах очень важно, чтобы…

— Понимаю. Есть одна маленькая деталь, о которой я до сих пор не упоминал. Я говорил вам в самом начале об Артюре Нику. Я был просто депутатом, когда впервые встретился с ним на каком-то обеде, и мне в голову не могло прийти, что в один прекрасный день я стану министром общественных работ. Мне было известно, что он один из компаньонов строительной фирмы «Нику и Совгрен», расположенной на авеню Республики. Артюр Нику ведет жизнь светского человека. Он вовсе не похож на нувориша или на денежного туза. Это культурный человек. Он умеет жить. Посещает лучшие рестораны Парижа, всегда окружен красивыми женщинами, в основном актрисами и кинозвездами. Думаю, в Париже нет ни одного человека, пользующегося известностью в мире литературы, искусства, в политических кругах, который бы не бывал гостем на его воскресных приемах в Самуа… Я встречал там многих моих коллег по Палате, главных редакторов газет, ученых, в честности и порядочности которых нисколько не сомневаюсь… Сам Нику в своем загородном доме производит впечатление человека, для которого цель жизни — угостить своих гостей самыми тонкими и редкими блюдами, причем в самой изысканной обстановке. Моей жене он не нравился… Мы ездили туда раз пять-шесть, всегда с кем-нибудь, и наши отношения никогда не были близкими. Иногда в воскресенье там обедали за маленькими столиками до тридцати человек, а после обеда все собирались в библиотеке или около бассейна… Да, я забыл вам сказать, что однажды, года два назад, если не ошибаюсь, на рождество, моя дочь получила подарок — крошечное золотое вечное перо с ее инициалами. К подарку была приложена визитная карточка Артюра Нику… Я чуть было не заставил ее отправить подарок обратно. Я рассказал об этом, кажется, кому-то из моих коллег, и был в скверном настроении. Но меня заверили, что не стоит придавать этому особого значения. У Нику обычай — в конце года посылать подарки женам и дочерям своих гостей. В этом году он рассылал вечные перья, которых, по-видимому, заказал несколько десятков. В прошлом году были пудреницы, но тоже золотые, так как, по-видимому, он питает страсть к золоту… Моя дочь оставила эту ручку у себя. Думаю, она пользуется ею до сих пор. Но завтра, когда история с отчетом Калама попадет в газеты, сообщат, что дочь Огюста Пуана получила подарок…

Мегрэ кивнул головой. Да, это отнюдь не пустяк.

— Больше ничего? Денег взаймы он вам не давал?

Пуан покраснел до корней волос. Не потому, что он мог в чем-нибудь упрекнуть себя, а потому, что отныне каждый будет иметь право задать ему этот вопрос.

— Никогда! Клянусь…

— Верю. Акций фирмы «Нику и Совгрен» у вас нет?

Горько усмехнувшись, министр ответил отрицательно.

— Завтра же утром начну действовать. Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Мегрэ. — Но вы, конечно, понимаете, что я знаю об этом деле меньше, чем вы, и очень плохо знаком с политическими кругами. Сомневаюсь, что удастся найти доклад прежде, чем тот, в чьих руках он находится, воспользуется им в своих целях. А вы уничтожили бы этот документ, чтобы спасти своих коллег, которых он компрометирует?

— Конечно, нет.

— Даже если бы лидер вашей партии попросил вас об этом?

— Даже если бы приказал премьер.

— Я был в этом почти уверен. Простите, что задал этот вопрос. А сейчас я покидаю вас, господин министр.

Они поднялись, и Пуан протянул Мегрэ огромную волосатую руку.

— Это я должен просить у вас прощения за то, что впутал вас в это дело. Но я до такой степени обескуражен и сбит с толку…

Передав свою судьбу в чужие руки, министр почувствовал себя лучше. Он говорил уже спокойнее, зажег люстру, открыл дверь.

— Ко мне в министерство вы не можете прийти — вас слишком хорошо знают. Звонить мне тоже нельзя — могут подслушать. Эта квартира тоже ни для кого не секрет. Каким же образом мы сможем поддерживать связь?