Бандиты, баксы и я - Наталья Александрова Страница 8

— Какая Матильда?! — спросил слегка обалдевшийсержант Трясогузкин.

— Как — какая Матильда?! — переспросила я судивлением. — Наша собака, ризеншнауцер! Та, которая не гуляна! Но я всеравно сказала: «Герман, не превышай скорость!» Мы ведь не превышали скорость?

— Не.., не превышали, — нервно ответил вконецзапутавшийся сержант, — поезжайте.., к Матильде. — И он торопливосунул ненаглядному права, окинув его при этом жалостливым и сочувственнымвзглядом: терпи, мол, мужик, раз уж женился на такой, сам дурака свалял…

Только отъехав на безопасное расстояние от перекрестка,ненаглядный скосил на меня глаза:

— Ну, ты даешь!

— А ты как думал? — гордо ответила я. — Что быты без меня делал? Не отвлекайся! За дорогой следи!

— А если бы он попросил багажник открыть? — неунимался ненаглядный.

— Если бы да кабы.., еще что-нибудь придумала бы!

Но, честно говоря, я сама была очень удивлена неожиданнооткрывшимися у меня способностями. Я была просто уверена, что сумею заморочитьголову сержанту. Так оно и вышло. Нельзя сказать, что я не боялась, но чувствостраха придавало всем ощущениям особенную остроту. Я прислушалась к себе ипоняла, что изменилось: исчезла постоянная гнетущая скука. Эта скука,преследовавшая меня с детства в доме родителей, скука, с которой я свыклась,как больной ревматизмом свыкается с ломотой в костях, скука, казалосьрастворенная у меня в крови, наконец исчезла, и кровь бурлила и пузырилась вомне, как шампанское в бокале.

Больше нам никто не попадался. Ночное шоссе было пустынно.Узнав знакомую дорогу, я велела ненаглядному свернуть с Выборгского шоссе.Километров через пять мы еще раз свернули на проселок, потом — на грунтовку. Яс ужасом ожидала, что мы вот-вот застрянем, но Бог миловал. «Копейка»потихоньку тащилась через весенний лес.

Наконец сбоку от дороги я увидела большую круглую яму, докраев наполненную водой, — наверное, оставшаяся от войны воронка.

— Здесь, мы оставим ее здесь.

Мы остановились, открыли багажник, вытащили оттуда тяжелый инеудобный сверток… Я старалась не думать о том, что там внутри. Сверток сгромким плеском ушел в темную воду, и рябь на поверхности быстро успокоилась.

Я выпрямилась и огляделась.

Мне никогда, пожалуй, не приходилось бывать ночью в весеннемлесу. Кое-где еще виднелись пятна нерастаявшего снега, но в основном снег ужесошел, обнажив темную прошлогоднюю траву, сухой черничник и сгнившие листья.Пахло влагой, свежестью и ночью. Меня охватило какое-то странное возбуждение.Кровь бурлила еще сильнее.

Я совершенно не думала о том, что минуту назад избавилась оттрупа незнакомой мне женщины; я чувствовала только, что молода, полна сил, чтовокруг меня — весенняя ночь… Я по-звериному втянула носом воздух и уловиламножество пьянящих ароматов. Как хорошо весной! Хочется стать какой-нибудьлосихой и мчаться через ночной весенний лес, вдыхая умопомрачительный запахпросыпающейся земли, чувствуя кожей мягкое прикосновение голых еще веток, игде-то там, в чаще, встретить своего лося…

Я передернула плечами, сбрасывая странное гипнотическоенаваждение. Нужно было скорее выбираться из этого места.

Всю обратную дорогу я молчала, с удивлением прислушиваясь ксобственным ощущениям. Неужели мне для полноты жизни нужно чувство опасности,риска, неужели у меня, совершенно обычной дочери бедных немолодых родителей, вглубине души таятся криминальные наклонности?

— Куда теперь? — нарушил молчание ненаглядный.

— Отвези меня домой, а сам…

— Я не могу вернуться домой среди ночи! — резковозразил он. — Мать очень больна, она разволнуется, придется возиться сней до утра. И в ту квартиру вернуться не могу.

— Естественно, — не могла не согласиться я. —В той квартире нам с тобой делать нечего.

Я еще раз внимательно на него посмотрела. Похоже —успокоился, а что там на самом деле… Может, и не врет про мать. И, пожалуй,лучше его не отпускать сейчас одного никуда. Пусть до утра на глазах будет.

— Ладно, едем ко мне. Родители на даче, никто непомешает.

Я редко приглашаю домой своих знакомых. Даже если родителейнет дома, я смотрю глазами постороннего человека на вытертый линолеум вприхожей, прикрытый разноцветными половиками, сплетенными мамой из старыхтряпок, на сшитые ею когда-то уже старенькие ситцевые занавески на кухне, наалюминиевые кастрюли, вдыхаю стойкий запах хозяйственного мыла…

Покупала я с получки и моющие средства, и новые полотенца изанавески — все напрасно. Мать прятала вещи в шкаф, а «Фейри» пользуюсь толькоя. Так было всегда, сколько себя помню. Все новое — в шкаф, и донашиваетсястарое, пока не истлеет до дыр.

— Есть хочешь? — спросила я, так как неожиданнопочувствовала вдруг зверский голод.

В общем, и неудивительно — последний раз ела сегодня,вернее, вчера в три часа дня.

Ненаглядный от еды отказался, но робко поглядывал на дверьванной, душ-то принять ему сегодня так и не удалось. Пока он плескался, яобшарила кухню. Мать оставила целую латку голубцов и еще полпирога с рыбой.Все-таки приятно, когда кто-то о тебе думает…

Мы быстро разобрали постель и легли, стараясь не касаться вразговоре недавно выброшенного трупа. Ненаглядный отвернулся к стене и вскорезадышал ровно. Я же не могла сомкнуть глаз. Словно сегодня в лесу мнепередались от пробуждающейся земли какие-то соки. Они бродили во мне, набухая.Я поняла, как чувствуют себя деревья весной. Вот почки растут и лопаютсянаконец со сладкой болью, и солнышко ласково пригревает едва появившиесяклейкие листочки…

Кровь по-прежнему бурлила во мне. Меня переполняло страстноежелание любви, ну да, очевидно то, что я сейчас испытываю, называется страстью.Но к кому? Не к этой же туше, не к этому посапывающему сундуку, что лежит рядомсо мной.

Я ткнула ненаглядного кулаком в бок, чтобы подвинулся, потомулеглась поудобнее.

«Нет худа без добра, — думала я, засыпая, — затомы наконец-то расстанемся с ненаглядным навсегда. После всего, что случилось,ноги моей не будет в его квартире. Завтра я выпровожу его домой и большеникогда не увижу».

Если бы я знала, как я тогда ошибалась…