Удержаться на краю - Алла Полянская Страница 8

А вчера он абсолютно случайно обнаружил в Интернете серию передач о людях, страдающих обсессивно-компульсивным расстройством. Эти люди постоянно убирают в доме, моются и вообще боятся микробов. И создатели передач решили столкнуть их с ужасными неряхами, чтоб посмотреть, что из этого получится.

Тогда впервые за многие годы Георгий посмотрел на свое жилище и понял, что он и есть такой вот неряха, и если бы кто-то, у кого есть страсть к порядку, зашел к нему в квартиру, то с ним было бы то же самое, что и с теми несчастными микробофобами.

– Надо прибраться, что ли…

Георгий вытащил мусорное ведро и решил хотя бы собрать окурки. Их оказалось так много, причем в самых неожиданных местах, что Георгий невольно задумался – а хорошо ли, что он курит по две пачки сигарет в день?

А потом он обнаружил эту банку, и его стошнило.

Он и сам не знал, почему так отреагировал, но его реально стошнило от вида грязной литровой банки, полной спрессованных окурков, и Георгий понял, что курить больше не будет. Он собрал все окурки в квартире, отодвинул мебель, вымел мусор из-под засаленных диванов и пыльных шкафов, открыл окна – но запах пыли и застарелого табачного дыма оставался.

Георгий понял: нужно что-то делать, но что – он не знал и просто бросил курить. Он вынес на помойку не только ведро окурков, но и пепельницы, сигареты и зажигалки тоже, но эта проклятая банка все стояла перед глазами.

А наутро он обнаружил, что мир полон самых разнообразных запахов.

Курить хотелось, но он знал, что больше не сможет. А его квартира превратилась в воняющую дыру… вернее, она всегда такой была, просто он не замечал. Георгий принял душ, переоделся в чистое, но и одежда, и он сам, казалось, провоняли пылью и застарелым табачным дымом. Он сбрил бороду, отросшую за несколько месяцев, сходил в парикмахерскую и на улице тоже ощущал запахи – там человек чеснока наелся, оттуда по`том тянет, а от какого-то ларька воняет смесью специй и пережаренного масла.

Но хуже всего было оказаться в квартире: зайти туда с улицы и ощутить запах застарелой грязи и разложившегося никотина.

И вот звонок от знакомого с предложением немного подработать. Конечно, не бог весть что, установка замка, но отказывать приятелю не хотелось, а уйти из грязной квартиры – очень.

С Никоновым он познакомился, когда умер отец. Сначала его раздражала манера похоронных дел мастера называть все уменьшительно: гробик, веночки, столик… Это реально раздражало. Но потом вдруг оказалось, что ему самому делать ничего не нужно, все уже организовано хлопотливым Никоновым, а он, пришибленный внезапным горем и непоправимостью случившегося, мог не беспокоиться о многих вещах, которые необходимо сделать, когда кто-то умирает в семье.

В данном случае умерла вся семья Георгия – отец и был ею. Они остались семьей с того момента, как ушла мать, оставив пятилетнего Георгия, и отец не женился больше: просто не хотел, чтобы у сына была мачеха, да и, наверное, уже не верил никому. Так они и жили в своей старой квартире, отец научил его всему, что умел сам, – а он умел многое. Но как-то рано отец состарился и превратился в усталого больного человека, и уже к сорока пяти годам от их прежних отношений ничего не осталось. В какой-то момент Георгий понял: чем старше становится он сам, тем больше раздражает отца, как и все вокруг. Разочарованный и усталый, тот принялся доживать свою жизнь, возненавидев мир за окном и воюя с Георгием за пространство в квартире. При этом на улицу он не выходил, просиживая все дни перед телевизором в туче табачного дыма, и оставить его Георгий не мог: отец то и дело попадал в больницу и нужно было как-то поддерживать его. Вопрос насчет того, чтобы привести в их общий дом какую-то барышню, вообще не поднимался. Ни одна вменяемая барышня ни за что не согласилась бы жить в одной квартире с воинствующим мизантропом, зная точно, что муж ее никак не поддержит, а Георгий был не готов воевать с отцом против всего живого на земле. Он просто не знал, как это делается, – ведь это отец, как воевать с отцом? И в какой-то момент Георгий сдался, потому что отец был единственной семьей, которая у него была, никаких родственников у них нет. Как это вышло, он не знал, спросить было невозможно, а потом и поздно.

И тут уж не до барышень.

И бывали дни, когда они с отцом не говорили друг другу ни слова, только молча курили. Курение в их семье не считалось чем-то предосудительным, отец стал много курить после ухода матери, в его спальне всегда была дымовая завеса табачного дыма. Георгий начал курить лет в десять – и отец, узнав об этом, ничего ему не сказал, учителя возмущались, а отец нет, и по итогу эта привычка к курению осталась тем единственным, что у них было общего.

А потом отец умер. Так же внезапно, как когда-то ушла мать, оставив в шкафу пустые полки и забытый на трюмо флакончик духов «Натали». Отец просто продолжал сидеть перед телевизором, где противными голосами квакали уродцы Симпсоны.

Георгий вернулся с работы и что-то говорил, а отец молчал – он всегда молчал, обиженный на весь мир. И привычной завесы табачного дыма не было. Георгий окликнул его в третий раз. Симпсоны продолжали пучеглазо пялиться с экрана, Георгий тронул отца за плечо, думая, что тот задремал, – и все понял.

Тем вечером в его квартиру и пришел Никонов.

Он сочувственно вздыхал, демонстрируя «гробики», и, поняв, что насчет поминального обеда беспокоиться незачем, просто организовал церемонию, а Георгий смотрел на неподвижное лицо отца и думал о том, что тот и не жил, если вдуматься. Отец отказался от этого добровольно – заточил себя в кокон обиды, а на самом деле жизнь казалась ему непосильной, он не знал, как жить ее. Когда сын вырос и перестал остро нуждаться в нем, он отвернулся и от него. Если бы он был верующим, то ушел бы в монастырь – отец всегда был приверженцем радикальных решений, для него не существовало полутонов, его мир был категорически черно-белым, и все его решения такие же. Они никогда не говорили о матери, но со временем Георгий понял, что она ушла неспроста, а возможно, это было такое вот черно-белое решение отца, как и то, что мать никогда больше не давала о себе знать.

Но тогда он не думал ни о чем, кроме того, что его жизнь прошла и он доживет ее один. Георгий в точности повторял судьбу отца, просто у него не было даже ребенка.

Поймав себя на том, что ему хочется запереться в квартире и не выходить, Георгий испугался. Он понимал, что отец, скорее всего, был болен и болезнь его душевная – он даже нашел ее описание в Интернете: маниакально-депрессивный психоз. Все симптомы сходились просто пугающе, и Георгий понял, что отца надо было лечить – но тот ни за что не согласился бы даже на простое обследование, случился бы грандиозный скандал, который, скорее всего, закончился бы полнейшим разрывом дипломатических отношений. А раз уж все равно ничего нельзя исправить, то нужно просто жить дальше, и Георгий решил, что за свою жизнь будет бороться.

Правда, он не знал, как это сделать, но интуитивно чувствовал: нужно просто заставить себя выходить из дома, общаться с людьми. Он возобновил знакомства с теми приятелями, с которыми еще можно было, потому что за те годы, пока отец сидел в кресле и ненавидел всех вокруг, Георгий растерял социальные связи. Нет, он ходил на работу, но после нее спешил домой, потому что там был отец, который ждал – за день у него накапливался ворох новых обид и ведро желчи, и ему требовалось опрокинуть все это на сына. Чем дольше тот задерживался на работе, тем сильнее была негативная реакция отца, и Георгий взял в привычку немедленно бежать домой, иначе себе дороже.