Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова Страница 8

Мяч перелетел через ограду, подпрыгнул у ног Григорьева искакнул на мостовую. Кино продолжалось.

– Пожалуйста, сэр! – прозвучал из-за ограды детский голос.

Русоволосый румяный мальчик схватился руками за чугунныепрутья, смотрел на Григорьева и улыбался. Андрей Евгеньевич шагнул на мостовую,поймал мяч. Это оказалась голова чудовища из популярного мультсериала. Не дайБог приснится во сне такая глумливая гадина.

– Сэр, пожалуйста, верните наш мяч! – рядом с мальчиком уограды стояла девочка, изящная, игрушечная девочка с большими карими глазами итакими гладкими блестящими волосами, что голова ее напоминала облизанныйапельсиновый леденец. Минуту назад она носилась и прыгала, а волосы у нееостались в полном порядке, как у настоящей киногероини. Лишь металлическаяпластинка на передних зубах нарушала голливудскую гармонию кадра.

Григорьев размахнулся, чтобы перебросить монстра через ограду,но замер в нелепой позе. Ему вдруг почудилось, что вместо мяча в руках у негобомба, и через секунду живая картинка, подернутая теплым диетическим туманом,распадется на тысячу кровавых клочьев. Сверху на него смотрел фантастическийурод, отштампованный на мячике, и усмехался гигантским злобным ртом. Григорьевпопытался вспомнить имя мультяшного маньяка, но не сумел.

В Японии детишки бьются в судорогах и выбрасываются из окон,насмотревшись мультиков про таких вот веселых ублюдков. Здесь, в Америке, младшиешкольники таскают пистолеты у родителей и стреляют в одноклассников.

– Это не я сошел с ума от страха за Машку. Это мир сошел сума, – пробормотал Григорьев и перекинул мяч.

– Спасибо, сэр! – румяный мальчик поймал голову монстра,прижал к груди и, прежде чем бросить леденцовой девочке, смачно поцеловалманьяка в нарисованную вампирскую пасть.

Андрей Евгеньевич побежал дальше, не оглядываясь. Ему нехватало воздуха. Обычно здоровый американский бег трусцой по этим тихимкрасивым улицам успокаивал его, но сейчас сердце разбухло и пульсировало угорла, как будто собиралось лопнуть.

– Возьми себя в руки! – повторял Григорьев. – Возьми себя вруки, бережно отнеси в свою гостиную, к камину, к дивану, к теплому халату, ккарликовой японской яблоньке во внутреннем дворе. Как раз сегодня утром оназацвела, раскрыла нежнейшие бело-розовые бутоны. Что может быть важней изначительней такой красоты? Да ничего на свете!

Андрей Евгеньевич уже не бежал, а шел, очень медленно,сгорбившись, считая каждый шаг. До дома оставалось не больше пятидесяти метров.Свернув на свою улицу, он почти сразу увидел сиреневый спортивный “Форд”.Машина стояла возле ворот его гаража, и ворота медленно ползли вверх.

– Мерзавка! – прошептал Григорьев. – Я тебе покажу Москву! Ятебе устрою спецоперацию! Прощаться приехала? Сказать гуд-бай и поцеловатьлюбимого папочку в лобик? Благословения попросить? Хрен тебе, Машка! Я тебя наэто не благословляю! – Он сжал кулаки в бессильной ярости и сам не заметил, какраспрямилась спина. Он уже не плелся, не шаркал. Он шагал пружинистым сильнымшагом, и глаза его сверкали сквозь последние легкие клочья тумана.

Когда он приблизился к воротам, гневный монолог иссяк,затих, словно шипение воды на раскаленных углях. Тонкая фигурка в белых узкихджинсах и свободном бледно-голубом пуловере ждала его на высоком крыльце. Туманокончательно рассеялся.

– Привет, – сказала она и шагнула вниз, ему навстречу, –привет, папа. Тебе очень идет этот свитер.

Ее волосы, такие же светлые, как у ее матери, блестели насолнце. Большие глаза, тоже материнские, меняли цвет в зависимости от погоды,освещения и цвета одежды. Сейчас она была в голубом, и глаза казалисьсовершенно небесными, ангельскими. Она смотрела на него сверху вниз, ласково инасмешливо, как умела смотреть ее мать, и уже потянулась, чтобы чмокнуть его вколючую щеку, но он грубо отстранил ее и принялся молча, сосредоточенно шаритьв карманах.

– У меня есть ключи, – Маша протянула ему свою связку, –если ты будешь злиться, я сейчас уеду.

– Скатертью дорожка, катись отсюда, маленькая засранка, –проворчал он и добавил по-английски:

– Вы спешите, леди, у вас много дел, я вас не задерживаю.

– Папа, кончай валять дурака. – Она вошла вслед за ним в доми все-таки чмокнула его в щеку. – Ты почему такой мокрый? Бежал?

– Отстань, – он прошагал мимо нее в гостиную, плюхнулся насвой любимый диван.

Но она и не приставала больше. Она отправилась на кухню,захлопала дверцами, зашуршала пакетами. Он сидел на диване, смотрел, какпреломляется солнечный свет в каждом яблоневом цветке. Сказочная красотавызывала острое, странное раздражение.

"Машка улетит и исчезнет, – думал он, – она точноисчезнет в этой опасной, непредсказуемой стране. Никакие мои связи, заслуги,возможности не помогут. А стало быть, ничего уже не важно и не нужно. Волшебноедеревце со своим бескорыстным радужным трепетом, с переливами тени и света неспасет от смертельной тоски”.

– Ты завтракал? – негромко крикнула Маша из кухни.

Григорьев подпрыгнул на диване, схватил пульт, включилтелевизор и до предела увеличил звук. Дом наполнился визгом, грохотом, утробнымбульканьем. Шел тот самый японский мультфильм, герой которого был отштампованна детском мячике. Маша, морщась, зажав ладонями уши, влетела в гостиную,выключила телевизор и села на диван рядом с ним.

– Я знаю, почему ты злишься, – сказала она тихо, – ты мнезавидуешь. Ты бы сам с удовольствием слетал на родину. Верно? Там так сейчасинтересно…

Григорьев ничего не ответил. Он смотрел в погасшийтелеэкран. В нем отражались два смутных, искаженных силуэта. У Маши получаласьогромная голова и маленькое тело. Она напоминала бело-голубого головастика. Унего, наоборот, голова уменьшилась, шея вытянулась, а корпус вырос вбесформенную массу. Он стал похож на динозавра, на старого, давно вымершего тупицу,у которого капелька вялого мозга и тонны жизнерадостного мяса.

– Нет, я понимаю, не стоило впутывать в наши семейные делачужого человека, но ты же знаешь Макмерфи. Я вообще не собиралась с ним этообсуждать. Он сам затеял разговор, спросил, знаешь ли ты уже и почему я тебе досих пор не сказала?

– Кстати, почему?

– Потому!

– Можно конкретней?

– Боялась, – чуть повысила голос Маша, – предвидела, какаябудет реакция. И, между прочим, не ошиблась.

– Спасибо, доченька, – процедил Григорьев сквозь зубы, –большое тебе спасибо, мне, конечно, было очень приятно услышать такую новостьот Макмерфи, а не от тебя, да еще за сутки до твоего отлета.