Язык его пропавшей жены - Александр Трапезников Страница 8

— Какие другие?

— Ну-у… Эти, из Иваново. Старик со старухой. Впрочем, они вообще никогда не спят. Все бродят и бродят, ищут чего-то, сами не знают чего. Будто кошелек потеряли или сами потерялись… И те — двое. Транзитные, из Чебоксар. Никак, сволочи, не уедут, всех уже достали своей пьянкой. Вторую неделю глушат. Во! Слышите?

До Велемира и в самом деле стал доноситься какой-то отдаленный песенный вой, на два голоса: один с горьким надрывом, другой — с бесшабашной удалью. Под этот стон-песню шла фонограмма щенячьей радости из коридора. А тут еще и Альма за окном подключилась к этому конкурсу «Минута славы».

— Да что тут у вас происходит? — спросил мужчина. — Раньше такого не припомню.

— А вы здесь и прежде бывали? — поинтересовалась Катя.

— Давно. С женой.

— А-а. Тогда понятно.

— Что «понятно»?

— Понятно, почему я вас не знаю. Я ведь с семейными парами не работаю, только по индивидуальным заявкам.

— Нет, это действительно черт-те что! — выдохнул постоялец, откинувшись на спинку стула, отчего тот едва не рухнул. — Дурдом какой-то. «Индивидуальные заявки»! Куда я вообще попал-то?

— В Юрьевец, — усмехнулась женщина. — Сами приехали. Добровольно. А зачем?

— По жене соскучился, — отозвался Велемир, впервые, наверное, отчетливо осознав, какой метафизический зов привел его в этот городок на Волге. — По ее лицу, голосу. Языку, — добавил он, немного помолчав, и пошел к раковине, наливать воды в чайник.

Но жидкости в кране, конечно, никакой не было. Из него даже ржавой капли не выпало. В конце концов мужчина просто от злости открутил вентиль и, не зная, куда его бросить, сунул себе в карман.

— Забыла предупредить. Можно и не манипулировать, — посочувствовала женщина. — Сегодня же пятница, тринадцатое, всегда так.

— А в другие дни?

— И в другие тоже.

Тогда кой хрен — пятница или средовторник? Тринадцатое или сорок седьмое?

Катерина не ответила, виновато пожав плечами, словно это она накануне выпила всю воду.

— «Манипуляция» в переводе с латыни — это «пригоршня», — заметил Велемир, вынимая из сумки термос. — Мы все время ладонь в надежде тянем, а им, манипуляторам, только того и надо. Посмеиваются лишь. Пошли.

— Куда?

— К роднику вашему! Жажда. Ну и чаек поставим. А там подумаем, как дальше быть. И что делать.

Мужчина пропустил ее в коридор, запер дверь. Ключ был величиной с перезрелый огурец, да еще с железной култышкой на цепочке; все это весило не меньше килограмма. Должно быть, от древних ворот Юрьевца. Уже сделав несколько шагов по коридору, Велемир на всякий случай вернулся и толкнул дверь. Она открылась.

— Замок снаружи не запирается, — пояснила Катя. — Впрочем, изнутри тоже. Это все так, антураж. Да вы не бойтесь, у нас воровства нет.

— Идиотизм какой-то!.. — пробормотал мужчина. — Ключ-то тогда зачем?

— А как же иначе? Для порядка.

— Какой же «порядок», если это форменный кавардак?

— Целая пригоршня манипуляций и декораций, — охотно и даже как-то весело согласилась женщина.

— А если дети забегут и разобьют что-нибудь?

— Они только по коридору носятся.

Будто в подтверждение ее слов откуда-то с лестничного проема высыпала армада ребятишек — от пяти до десяти лет — мальчики ли, девочки — сразу и не поймешь. Растрепанные, полуодетые, кто в одном тапке, а кто сразу в трех, потому что лишняя зажата в кулачке и ее используют как мухобойку — по затылкам, с криками и визгом. Досталось мимоходом и Велемиру, а нечто с косичкой врезалось ему головой в живот. Катерина благоразумно прижалась к стенке. Весь этот смерч промчался в конец коридора, развернулся и с тем же шумом понесся обратно, падая, перекатываясь и тут же поднимаясь вновь на прыгучие ноги.

— Днем, говоришь, более спокойны? — полюбопытствовал мужчина, подбирая с пола выпавшего из торнадо железного солдатика. Положил его в карман, к вентилю и ключу. — А куда мамаша смотрит?

— Она мужа ждет. Он должен вот-вот приехать. Извелась вся.

— А нельзя ждать как-то потише?

— Может, можно. Просто она давно ждет. Дети совсем от рук отбились. Без отца-то.

— А где он?

— А кто ж знает.

— А почему она, черт возьми, здесь ждет, в гостинице, а не где-нибудь в другом месте, у себя дома, к примеру?

Велемир понимал, что разговор этот становится все более бессмысленным, поэтому даже не удивился ответу Катерины:

— А здесь велено.

Все его расспросы утыкались в какую-то стеклянную стенку. Или тонули в покрытом болотной ряской озере, как камешки. Оставались лишь круги на воде, да и те быстро исчезали. А тут еще, когда они шли по коридору, из «детского» номера открылась дверь, оттуда высунулась богатырского вида женщина в ночной рубашке, уставилась на Велемира и разочарованно произнесла:

— Нет, кажется, не он.

— Не он, — подтвердила Катерина.

— Значит, не пришел еще? Не видела?

— Нет. Я скажу когда.

Дверь с протяжным скрипом, словно издав горестный стон, затворилась. Они стали спускаться по лестнице.

— Откуда ты здесь все про всех знаешь? — задал вопрос Велемир, держась за перила и осторожно нащупывая ступени: лампочка светила так тускло, что лучше бы и не горела вовсе.

— А я живу тут, на заднем дворе, во флигеле.

— И давно? В смысле, где-нибудь еще бывала?

— Не помню.

— Как не помнишь?

— Да просто не хочу ничего такого помнить! — вырвалось у нее.

«Это уже кое-что, — подумал он. — Выходит, есть и у нее какой-то «скелет в шкафу». Прошлое. А то тут все как в томатной банке с бычками законсервировано».

В холле за стеклом, положив голову с кудряшками на ладони, спала администраторша. Они вышли на улицу. У входа в инвалидной коляске сидел мужичок в кепке. Огонек его сигареты уставился на них, как красный глаз.

— Муж мой, — пояснила Катя, когда они прошли несколько десятков метров. — Переживает.

— За тебя?

— Зачем за меня? За Альму. Потом что это он щенков утопил. Завыл бы от тоски сам. Да немой.

— Не твой? — совсем уж глупо спросил Велемир, поскольку стал вновь путаться в мыслях. А все из-за бумажного послания, оставленного в номере на столе. Но тут действительно все выглядело странно и нелепо. Какая-то самарская тетя ждет мужа в Юрьевце, а дети ее по ночам как очумелые носятся по гостинице, инвалид переживает о собаке, как о родной жене, хотя сам же и утопил ее щенков, а жена эта идет рядом с ним неизвестно куда. Нет, известно куда — к роднику.