Слишком верная жена - Наталия Антонова Страница 8

— И все-таки, сколько было времени? — настаивал Наполеонов, — сейчас и в семь утра темно!

— Не знаю, — рассердилась Максименкова, — я не смотрела на часы.

— Постарайтесь вспомнить! Это важно! — настаивал следователь.

— Может, три утра, может, пять. А может, меньше или больше. Но я не уверена.

— Счастливые часов не наблюдают, — ядовито заметил следователь и спросил: — Во сколько же вы легли спать?

— А вам какое дело?! — огрызнулась Маргарита.

— Раз спрашиваю, значит, есть дело. Но уж точно не для расширения кругозора интересуюсь.

— У меня была бессонница, — ответила она сердито, — я не спала до утра.

— Интересно…

— Ничего интересного!

— И часто это с вами случается? — спросил Наполеонов.

— Довольно часто.

— Вы выходили из дома?

— Нет!

— А что вы делали?

— Думала…

— О чем?

— Не ваше дело! — резко ответила она.

— Вы курите? — неожиданно спросил Наполеонов.

— Да, а что?

— Минздрав предупреждает…

Маргарита звонко рассмеялась.

«Незаметно, чтобы она печалилась по поводу гибели любовника, пусть и бывшего», — подумал Наполеонов, а вслух попросил:

— У вас не найдется немного воды?

— Воды?

— Пить очень хочется.

Когда она выпорхнула из комнаты, Наполеонов взял из пепельницы пару окурков и быстро их спрятал. Он добросовестно выпил принесенный Маргаритой стакан воды и распрощался.

И уже на пороге спросил:

— Вы уверены, что не убивали Фалалеева?

— Что?! — удивилась она вполне искренне и вдруг разозлилась: — На кой черт мне его убивать, если я его выставила?!

— Последний на сегодня вопрос, на какой телефон звонила вам ночью или под утро Фалалеева?

— На сотовый, — не задумываясь, ответила Маргарита.

Наполеонов кивнул и едва успел шагнуть за порог, как дверь за ним с грохотом захлопнулась.

— Так, — пробормотал он, спускаясь по лестнице, — Фалалеева утверждает, что не видела кузину уже две недели, а Маргарита Иннокентьевна Максименкова уверена, что Анна Васильевна приходила к ней два дня назад вечером, то есть, можно сказать, почти накануне убийства Фалалеева.

Сверху по лестнице с визгом пронеслась болонка. Наполеонов невольно посторонился, прижимаясь к стене.

— Не бойтесь, — добродушно пробасила дородная дама, спустившаяся двумя минутами позже, — моя Фенечка не кусается.

— Я так и понял, — сердито ответил следователь, думая о своем, — а что, если Фалалеева, встревожившись отсутствием мужа, поехала на дачу? — Наполеонов вздохнул: — Получается, сразу две нестыковки. Первая — друзья уверяли, что Анна на дачу мужа никогда не ездит, и вторая — почему она не сказала, что была у Маргариты два дня назад?

Следователь сел в автомобиль и тронулся с места. Под колесами приятно зашуршали опавшие листья. Но Наполеонов не слышал их шороха, погруженный в свои мысли.

«Маргарита могла солгать, — думал он, — и скорее всего, лжет именно она».

Предъявлять Максименковой туфлю и записку пока не входило в его планы. Ему нужны были данные экспертизы. Для этого он и окурки прихватил. Конечно, изъятые таким образом, они не могут быть учтены судом. Но для сравнения с найденными на даче очень даже пригодятся. А уж потом, если их идентичность подтвердится, он изымет новые в присутствии понятых. В том, что новые окурки будут найдены в квартире Маргариты, он не сомневался. Бросать курить-то дамочка, по всему видно, не собирается.

Следователь осуждающе покачал головой:

— Для таких закон не писан.

Максименкова, несмотря на ее красоту, произвела на следователя отталкивающее впечатление. Может быть, дело было в ее кажущемся высокомерии или в легком отношении к жизни, которое она продемонстрировала следователю?

— Не нравится она мне, — пробормотал себе под нос Наполеонов, — не нравится, и все тут!

Но антипатию к делу не пришьешь. Нужны прямые доказательства. Пока ясно одно — алиби у Максименковой нет. Никто ее в то время, когда произошло убийство, не видел, ни с кем она не общалась…

* * *

На следующий день Наполеонов явился на работу спозаранку, вечером ему удалось вручить окурки Незовибатько и уговорить его провести экспертизу к сегодняшнему дню.

Следователь сидел в своем кабинете и слушал тишину за окном. Звонить эксперту было рано, Афанасий Гаврилович небось еще только завтракает со своей разлюбезной Оксаной Федоровной.

«Эх, живут же люди, — мысленно вздохнул Наполеонов, — в любви и согласии столько лет. Может, и мне жениться на радость маме?»

Он невольно улыбнулся, вспомнив, сколько усилий прилагала его мама Софья Марковна Наполеонова, чтобы поскорее женить сына. А он, ссылаясь на свою молодость и занятость на работе, ловко спроваживал одну претендентку на свою руку и сердце за другой.

— Пойми, ма, — говорил он, стараясь быть убедительным, — нет у меня времени на семью!

— А на посиделки с Мирославой и компанией время у тебя есть, Шурочка?! — наступала Софья Марковна.

— Это совсем другое, — отмахивался Шура, — там у нас продолжение обсуждения рабочих моментов и коллективный поиск истины.

— Да-да, конечно, — усмехалась Наполеонова.

— Ну, ма, не будем ссориться, — ластился Шура.

— Конечно, не будем, — соглашалась Софья Марковна.

Подруги утешали ее:

— Софи, просто твой мальчик еще не влюбился. Вот встретит свою вторую половинку и потеряет голову.

— Когда же это случится? — вздыхала Наполеонова.

— Однажды, — заверяла самая мудрая из подруг и заговорщически подмигивала, намекая на то, что сама Софья Марковна вышла замуж вовсе не юной девочкой.

Да, и это было правдой. Известной пианистке было за тридцать, когда она познакомилась с молодым, но уже много добившимся ученым Романом Наполеоновым. Можно сказать, что Софья почти что буквально потеряла тогда голову, но виду не подала. К счастью, Роман ответил ей взаимностью, и они поженились. Ровно через год у них родился сын.

Но судьба не дала супругам насладиться долгим семейным счастьем. Роман Наполеонов вылетел на симпозиум в Японию. Самолет до Токио не долетел.

Софья Марковна и слышать не хотела о новом замужестве. Смыслом ее жизни стал сын Шурочка и оставшаяся с ней музыка.

Наполеонов подошел к открытому окну и выглянул на улицу. Густой туман, окутывавший город так, что мало что было видно, почти полностью рассеялся. Сквозь оставшуюся легкую дымку просвечивало солнце, и создавалось такое впечатление, что город облили с неба медом.