Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд Страница 76

— Эмиль, пожалуйста, поищите гладкие камни. Госпоже Раубаль нравится раскладывать их в саду.

Морис понимающе улыбнулся. А затем, не сказав ни слова, вышел из машины и растаял вдали. Гитлер сидел прямой как палка, казалось, он впитывает в себя шорохи и шепоты леса.

— Только в местах вроде этого я испытываю истинный покой. Люди по сравнению с природой такие жестокие.

— Вы уверены? — Гривен, удивляясь себе самому, заговорил вполне серьезно. — Пока мы с вами разговариваем, зверьки охотятся друг на друга, они убивают и их самих убивают в свой черед.

Гитлер печально покачал головой, как будто услышанное неприятно поразило его.

— Я имел в виду дела человека и то, как он руководствуется всяческими символами. Знаменами и фанфарами. Даже овцы не идут на убой столь же безропотно. Истинному вождю только и нужно обзавестись соответствующими инструментами.

— Вы многообещающе начали, — сказал Гривен, указав на трехконечную звезду.

Гитлер подсел поближе, ему явно хотелось, чтобы Гривен понял истинное значение его слов.

— Все правильно, мерседес хорошо на нас поработал, но людям вечно подавай что-нибудь новенькое. Им хочется, чтобы их поразило, как молнией.

— Почему вы со мной об этом говорите?

— Вы, герр Гривен, стараетесь держаться хладнокровно и с сознанием собственного превосходства, но мы с вами не так уж отличаемся друг от друга. Выйдя из ландсбергской тюрьмы, я побывал в Байрейте и видел там спектакль по вашей пьесе. Сперва меня возмутил этот еврейский Голем…

— Вы усомнились в моем происхождении?

— Мне известно, что вы не еврей. И что фройляйн Краус не еврейка… А к концу спектакля я понял, что нас многое связывает. Мы сидели в одних и тех же окопах. И там навсегда потеряли мир с самими собой. И ваше дело, точь-в-точь как мое, связано с проблемами иллюзий и власти. — Гитлер говорил спокойно, он казался сейчас воплощением здравого смысла. — Вот почему я пришел по вашу душу.

В разговоре возникла долгая пауза; предполагалось, что сейчас слово возьмет Гривен. Но ему не хотелось спешить. В чистом горном воздухе думалось с поразительной ясностью.

— А для чего Йозеф Геббельс отправился в Сан-Себастьян? Чтобы познакомиться со мной?

— Нет, это было всего лишь… доброе предзнаменование. Ему в Испании надо было многих повидать. Но главная цель визита — осмотр машины Этторе Бугатти, Сорок первой модели. Королевского лимузина.

— Так это вы послали его?

Гитлер кивнул.

— Я следил за этой машиной в период ее испытаний. Уже почти два года.

— Не понимаю. Но почему же…

— Вы видели ее собственными глазами. И какие мысли у вас при этом возникли?

Гривен задумался.

— Я решил, что она великолепна… своевольна… трагична. Автомобиль для гиганта, созданный в эпоху пигмеев. Слишком красивый, для того чтобы уцелеть в нашем мире.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь.

И Гитлер заговорил бурно, слова полились потоком. О том, что королевский «Бугатти», попав в руки Партии, станет ее символом, станет олицетворением мастерства эльзасских трудящихся, которые спят и видят воссоединиться с Фатерландом.

— Когда я окажусь в этой машине, ни у кого не возникнет ни малейших сомнений относительно того, на чьей я стороне и какой дорогой поведу нацию.

Гривен почувствовал знакомую робость — как в те мгновения, когда Люсинда вдруг решала закусить удила.

— Сорок первая модель должна стоить невероятно дорого, господин Гитлер. Сто тысяч марок, так я слышал. А может быть, и больше.

Гитлер равнодушно пожал плечами.

— На «Мою борьбу» сейчас хороший спрос. Сомневающиеся спросят у меня: «А каковы успехи национал-социализма?» — а я покажу им свидетельство собственного величия. — Сейчас он уже отбросил последние сомнения. — Не ломайте себе голову над моими финансовыми проблемами. Я хочу купить эту машину. У меня есть средства.

— Тогда что же вас останавливает?

— Сам Бугатти. Он не хочет иметь со мной дела! Я навел справки и в итоге получил такое письмо. — Сжав руку в кулак, он потряс ею в воздухе. — Там сказано: я ничего не продаю людям, которые не умеют вести себя за столом. И вам я ничего не продам. Бугатти… Свинья паршивая!

Гривен с трудом удержался от улыбки.

— Господин Гитлер, судя по всему, вы хотите меня о чем-то попросить. Прошу вас, говорите начистоту.

Гитлер несколько изумился подобной дерзости, пожалуй, даже растерялся, но затем решительно приступил к делу. Он заговорил о том, что всем известно, как интересуется Гривен машинами Бугатти, о том, сколько денег принесет ему первый звуковой фильм, не говоря уж об общеизвестной любви Люсинды ко всяким экстравагантностям.

— …Бугатти наверняка сочтет для себя честью заполучить вас в качестве клиента, особенно имея в виду вашу… связь с итальянским гонщиком Элио Чезале…

Гитлер продумал каждую деталь, продумал, по меньшей мере, настолько тщательно, чтобы все вместе производило впечатление мастерского плана. Перевод денег на счет Гривена через респектабельные швейцарские банки. Переделка шасси в соответствии с личными пожеланиями Гривена (то есть Гитлера). Затем внезапное разочарование в новой машине, возможно, очередная прихоть Люсинды, — и вот королевский «Бугатти» продают как с неба свалившейся третьей стороне. И никто ни в чем не упрекнет Гривена, когда машина при случае возглавит на гонках какую-нибудь команду СА. Но, чтобы смягчить боль разлуки, кое-что на его счету останется и после проведения всей операции.

Во тьме замелькал оранжевый шарик для пинг-понга. Он рос и рос, пока не превратился в Эмиля Мориса, курящего сигарету. Оказавшись в «слепом пятне», где Гитлер не мог увидеть его и, соответственно, гнев Гитлера не мог настичь, Эмиль швырнул окурок наземь и затоптал его. Ни единого камня он для госпожи Раубаль не принес.

— Вы просите об очень серьезном одолжении, господин Гитлер, — в конце концов сказал Гривен. — Мне надо будет обсудить это с Люсиндой.

— Я могу подождать до утра.

— Но мне хочется задать вам один вопрос.

— Я вас слушаю.

— Вы объяснили мне свои причины. Но это причины, предназначенные для ваших людей. Для ваших друзей или, может быть, даже ваших врагов. Я не хочу спорить с вами на политические темы, но «Бугатти» я знаю. Их покупают из любви к ним, из сентиментальности, из своего рода алчности. Но никак не по идеологическим мотивам.

К удивлению Гривена, Гитлер блаженно улыбнулся, как будто собеседнику удалось прочесть его самые сокровенные мысли.

— А вы помните, герр Гривен, как это выглядело, когда мерседес подъехал к дому? Помните, как радовалась Гели? А если она счастлива уже сейчас, то что же она скажет, когда я стану владельцем «Бугатти»?