Идеальная мать - Эйми Моллой Страница 7

— Это противозаконно, — сказала Юко. — Они обязаны сохранять за ней место в течение трех месяцев.

— Я ей так и сказала. Но она только плечами пожала.

— У меня есть подруга в Копенгагене, там они обязаны сохранять место в течение года, — сказала Колетт. — Вообще-то США — единственная страна, кроме Папуа Новая Гвинея, где нет обязательного оплачиваемого декретного отпуска. Понимаете, США. Страна, где семейные ценности на первом месте.

Нэлл отпила из стакана и почувствовала, как от алкоголя начинают расслабляться мышцы.

— А если мы будем все время всем напоминать, что младенцы совсем недавно были эмбрионами, может, люди начнут поддерживать идею оплачиваемого декрета, как думаете?

— Слушайте, — Юко стала читать с экрана телефона. — Финляндия: семнадцать недель декрета. Австралия: восемнадцать. Япония: четырнадцать. Америка: ноль.

Из колонок громко заиграла песня Билли Айдола «Мятежный вопль». Нэлл подняла палец и стала подпевать:

Она не любит рабства. Она не будет сидеть и просить. Но если мне одиноко, и я устал, Она уложит меня спать.

— Это идеальный гимн материнства. Наша боевая песнь.

Мы вместе бродили по тюремному двору, детка. Прошли сто тысяч миль для тебя. Ты плакала от боли, детка, а я вытирал твои слезы. Миллионы раз для тебя.

Нэлл заметила, что Уинни опять смотрит на телефон, который лежал у нее на коленях. Нэлл протянула руку, забрала телефон и положила на стол.

— Ну давай, давай потанцуем, — сказала она, встала и рывком поставила Уинни на ноги. — Поехали! Вот так!

Я бы все тебе отдал, а себе ничего не оставил, детка, лишь бы ты была со мной рядом.

Нэлл схватила Уинни за руку, песня играла все громче, все женщины за столом стали подпевать припеву:

В полночный час нам нужно еще, еще, еще! И наш мятежный крик: еще, еще, еще.

Нэлл рассмеялась, подняла стакан и крикнула:

— Долой патриархат!

Уинни улыбнулась, мягко высвободила свою руку и посмотрела вдаль, за Нэлл, за толпившихся людей. В этот момент вспышка чьей-то камеры на секунду осветила ее идеальные черты лица.

21:17

Колетт пришлось дважды выкрикнуть свой заказ в баре — виски со льдом. Она подумывала о том, не заказать ли двойной, бедра ее двигались в такт музыке. Бармен подвинул к ней стакан, она сделала большой глоток. Она уже много месяцев не ходила вот так выпить с друзьями, не мечтая вернуться к Поппи и не переживая о книге и грядущем дедлайне. Обычно в это время она сидела в кровати с ноутбуком (комната, которую она два года назад задумала как свой домашний кабинет, когда родители Чарли купили им эту квартиру, с тех пор превратилась в детскую). Она смотрела на пустую страницу, чувствуя себя обессиленной и ни на что не годной. «Как же я раньше писала?» — думала она. Она написала целую книгу — воспоминания Эммануэль Дюбуа, стареющей супермодели — за четыре месяца. Но с тех пор, как родилась Поппи, слова словно превратились в струйки воздуха, которые ее мозг не успевал ухватить.

Она отпила из стакана и почувствовала в горле приятное тепло от виски. Тут ее кто-то приобнял за талию. Она обернулась и увидела Одди.

— Привет, — сказал он. Она подвинулась, и он пристроился между ней и какой-то женщиной в соломенной ковбойской шляпе, которая всеми силами пыталась привлечь внимание бармена. — Какая же жарища.

— Ужасная. Выпьешь?

— Что, прости?

Она наклонилась к нему:

— Можно я куплю тебе выпить?

— Нет, спасибо. — Он указал наполовину полный стакан. — Я видел, как ты вошла. Подумал, подойду поздороваюсь, ну и еще здесь кондиционер.

Она улыбнулась и отвела взгляд. Они с Чарли вместе уже пятнадцать лет, казалось, что целую жизнь. Но Одди принадлежал к тому типу мужчин, который ее когда-то привлекал: молчалив, скромен и, наверное, на удивление хорош в постели. Нэлл была уверена, что он гей («Я сама слышала, он сказал „партнер“!»). Но Колетт так не думала. Она наблюдала за ним в эти несколько недель, с тех пор как он впервые пришел на встречу «Майских матерей» вместе с Уинни. По тому, как Одди иногда смотрел на Уинни или дотрагивался до ее руки, по тому, как он с ней говорил, Колетт могла заключить, что он, без сомнения, не гей.

— Ну что, чью книгу ты пишешь, ты не можешь сказать, но, может, расскажешь, как она продвигается? Представить не могу, каково это — писать книгу, и вдобавок к тому ухаживать за младенцем.

Колетт поначалу думала соврать и сказать ему то же, что сказала Чарли: «Все хорошо, я справляюсь». Но вместо этого она решила сказать правду:

— Просто ужасно. Я согласилась на эту работу за две недели до того, как узнала, что беременна. — Она скорчила веселую гримасу. — Мы не то чтобы планировали завести ребенка.

Он пристально посмотрел на нее и кивнул:

— Сможешь дописать?

Колетт пожала плечами, волосы ее выпали из пучка и рассыпались по плечам и спине.

— Когда я пишу, я чувствую, что должна быть рядом с Поппи. А когда я с ней, я могу думать только о том, что мне нужно писать. Но я убедила издателя и мэра, что ребенок не помешает встречам и сдаче книги в срок, а это через четыре недели. Скажу честно, я отстаю по крайней мере на месяц.

Он поднял брови:

— Мэр? Мэр Тэб Шеперд?

Колетт горячо пожалела о том, что все рассказала:

— Я обычно хорошо храню секреты. Тут виноват этот вкуснейший темный виски. Но да, я пишу его вторые мемуары.

Одди кивнул:

— Я, как и все на свете, читал первую книгу. — Он отпил пива. — Это ты написала?

Она кивнула.

— Ну ничего себе.

— Не рассказывай остальным, ладно? Я даже не знаю, зачем упомянула об этом. Там в основном неработающие мамы. А я в непростой ситуации.

— Не волнуйся. Я тоже хорошо храню секреты. — Какой-то мужчина, стоявший за Одди, протиснулся к барной стойке, и Одди невольно прижался к Колетт. Он кивнул в сторону веранды: — Пошли?

Они вышли на веранду и сели как раз в тот момент, когда Фрэнси стала стучать по бокалу ножом.

— Извините, что прерываю, — сказала Фрэнси. — Но уже пора.

— Что пора? — спросила Нэлл.

Фрэнси повернулась к Уинни:

— Уинни?

Уинни оторвалась от телефона на коленях и посмотрела на нее:

— Да?

— Твоя очередь.

— Моя очередь? — Всеобщее внимание, казалось, застигло ее врасплох. — В каком смысле?

— Твоя очередь рассказывать историю рождения.

Колетт тепло относилась к Фрэнси. Она была такая добродушная и молодая — на вид ей нельзя было дать больше тридцати — не женщина, а тройной восклицательный знак. Но Колетт хотелось бы, чтобы Фрэнси отказалась от этой традиции. Когда они еще были беременны, Скарлет предложила начинать каждую встречу с истории рождения. После того как они родили, эта традиция превратилась в подробное описание родов, и стало бессмысленно отрицать ее суть. Это было соревнование. Кто лучше всех справился с самой первой задачей материнства? Кто был сильнее? Кто из них не справился (те, кому делали кесарево)? Колетт надеялась, что они скоро перестанут рассказывать эти истории, и все-таки ей было любопытно послушать Уинни.