Марго, или Люблю-ненавижу - Марина Крамер Страница 7

…Однажды рано утром он вызвал меня к себе. Это против правил – босс прекрасно знал, что я «сова», а потому с утра мало что соображаю и вообще с трудом принимаю решения и воспринимаю информацию. Кроме всего, мне пришлось больше двух часов провести в приемной, изнывая от борьбы с сонливостью и мук неведения. Когда же наконец мне позволено было войти, босс с отеческим радушием усадил меня на диван и по обыкновению принялся разводить вопросами на откровенность и жалобы. На какой-то момент мне показалось, что он видит во мне не преуспевающую бизнес-леди, а обычную женщину, совсем еще молодую, слабую и уставшую, несчастную в личной жизни, вечно носящуюся со своим гениальным, но совершенно никчемным в быту супругом. Расчет его был прост – предложить мне помощь и опеку, этакое «сильное мужское плечо», «надежную спину», «уютное крыло», к которым подспудно стремится каждая женщина.

Я в этом плане не была исключением. Жизнь с Алексом приучила меня к мужчинам с доминантным типом поведения, склонным принимать решения в одиночку, способным управлять не только собственной жизнью, но и моей тоже. Рома же в этом плане абсолютный младенец, он даже одеться с утра не мог без моей помощи – я подсказывала, какую рубашку, свитер, джинсы и носки стоит выбрать сегодня. Так что тут босс не ошибся, стараясь давить именно на мою склонность к подчинению. Его предложение продать «Дружбу» не выглядело наглым поглощением мелкого бизнеса крупным. Он дипломатично предложил моей фирме влиться в группу его компаний с сохранением всего штата.

– А еще ты сможешь сэкономить на офисе, Марго.

Предложение выглядело вполне заманчиво. Времени на остальных клиентов у меня все равно уже не оставалось. Но решить вопрос самостоятельно я не могла. Не то чтобы слово Ромы для меня так уж важно, но и «сохранить лицо» тоже хотелось, а потому я попросила у босса пару дней на раздумья. Неожиданно тот отказался. Мягко, тактично. Попросил не тянуть с принятием решения дольше сегодняшнего вечера.

Я вышла из кабинета совершенно растерянная, промаялась полдня, ожидая возвращения в офис Геннадия, чтобы хоть с ним посоветоваться, но тот задерживался, а время шло. Когда стрелки часов придвинулись к отметке «восемь», я вернулась в кабинет босса и дала принципиальное согласие, но с тем условием, что начну готовить документы только после того, как будет определена цена. Это хотя бы даст мне время на раздумья. Жадность не числилась в списке моих пороков, но отдавать даром свое детище с уже сложившейся репутацией и именем на рынке мне тоже не хотелось. Все-таки мы с Ромой вложили в «Дружбу» много сил, а потому я решила сорвать куш с босса.

Когда-то давно

– Ты ни на что не годишься, я вообще не понимаю, как я могла произвести на свет такое существо, как ты! – Голос матери заставляет меня в который раз сжаться на подоконнике за шторой и замереть, не дышать даже, чтобы не вызвать новую волну гнева. – Это из-за тебя ушел отец! Ему было просто стыдно признать, что вот это чудище – его дочь!

Мать отдергивает единственную преграду, защищающую меня от внешнего мира, и раздраженно продолжает:

– Только посмотри! Рядом с тобой стыдно идти по улице – ведь ты безобразная, толстая и тупая!

Мне всего двенадцать лет, я сжимаюсь на широком подоконнике, стараясь стать как можно менее заметной, но это, разумеется, невозможно. Мать не выпускает изо рта неизменную сигарету в длинном мундштуке и придирчиво оглядывает меня.

– Как можно быть такой, зачем ты вообще живешь? – вопрошает она, зло прищурив татарские глаза.

Я даже не плачу – за свою короткую жизнь уже привыкла к несправедливым обвинениям, постоянно вырывающимся из уст матери. Что бы я ни сделала, ни сказала – все выходит боком, она всегда найдет повод для недовольства. Я привыкла с шести лет изнурять себя диетами, только чтобы не слушать вот этого: «ты толстая и безобразная», чтобы не видеть кривящегося в отвращении материнского лица. Но разве можно обмануть природу, наделившую меня крупной фигурой и броской внешностью, которую не изменишь и не исправишь никакими луковыми супами и бессолевыми диетами? Широкая кость и высокий рост достались от отца, как и мягкий характер, уступчивость и покладистость. Другая при подобном давлении со стороны матери уже давно бы ожесточилась, замкнулась и стала ненавидеть все человечество – но я при всех издержках материнского воспитания ухитрялась оставаться доброй и всепрощающей. Именно это так бесило мать, именно потому она старалась как можно больнее уязвить, обидеть и унизить. Я терпела, искала оправдания материнским поступкам и словам, пыталась как-то объяснить себе злые выпады, но в душе постоянно росло и множилось сомнение в себе. «Может, это все правда? Может, я на самом деле такая, как говорит мама, – толстая, неповоротливая уродина, до которой ни одному нормальному человеку не может быть никакого дела?» – думала я, машинально отковыривая ногтем кусочек штукатурки. Ответа не находилось, и постепенно я искренне уверовала в свою никчемность.

Все наши комплексы рождаются в детстве. Мы очень восприимчивы, верим взрослым на слово – и любое неосторожное слово, любая не так и не вовремя сказанная фраза способны нанести непоправимый вред, оставить шрам в душе… Взрослые почему-то не осознают этого. Когда у меня будет дочь, я буду другой…

Моя мама к моим двенадцати годам успела основательно потрудиться на поприще развала моей психики и утверждения в моей голове различных комплексов по поводу внешности и манеры вести себя, а потому появление Алекса было практически неизбежным. Может, он просто оказался в удачное время в удачном месте? Интересно, вспоминает ли он маленькую нервную девочку в костюме кометы? Плащ был сшит специально, а водолазка – бабушкина, парадная. Через четыре года после нашей первой встречи она была забыта у него дома возле дивана в огромной плетеной корзине с орехами. В те мои двенадцать лет я не воспринимала его никак – просто взрослый дядя. Но яркий и красивый, вроде как англичанин, ласковый и заинтересованный во мне – только вот почему? Почему – я? Та встреча в закутке возле кабинета труда изменила всю мою жизнь, как в рассказе Брэдбери меняет эволюцию человечества смерть единственной бабочки. Второй этаж, наш новогодний утренник, я честно отработала свой номер под пристальным взглядом классной руководительницы и хотела домой. В школе меня ничто не удерживало. Но уйти раньше было нельзя, вот я и вышла передохнуть. И вот там-то он и наколол меня на свой ласковый взгляд, как коллекционер – бабочку на булавку. Сейчас кто-нибудь сказал бы – педофил. Пусть даже педофил. Он пришел, чтобы мне помочь, – это я поняла сразу. Потом быстро забыла – дети с трудом держат в голове такие вещи, особенно когда у них полно других занятий.

А он наверняка запомнил…

Целый год мы учили друг друга нормально писать: он меня – по-английски, я его – по-русски. Я смеялась над ним в каждом письме, советовала книжки из моей школьной программы. Он читал, привыкал, но не упускал случая подколоть и меня. Кем он был для меня? Что это было? Pen-friend?.. Он был другим, он был взрослым. Я писала ему глупости, наклеивала медвежат, рисовала смешные картинки. Бумага все стерпит.

Сейчас я думаю – на что он «разводил» меня, чего хотел от девочки-подростка? Если рассудить трезво – зачем ему эти проблемы, ведь он уже тогда был взрослым красивым мужчиной, не по-европейски рано закончившим все возможные виды обучения и уже вовсю вкалывающим в бизнесе отчима. Вокруг наверняка были такие же взрослые красивые девушки – без всяких проблем, ищущие его внимание, ловящие взгляд. Наверняка.