Чаша и крест - Нэнси Бильо Страница 7

Глазами, полными печали, монахиня долго смотрела на меня снизу вверх и вдруг прошептала:

— Я и не знала, что ты еще так молода, Джоанна.

— Мне уже семнадцать лет, — живо отозвалась я. — Вам, похоже, примерно столько же.

— Нет, мне двадцать два, — сказала моя собеседница. — Ты умная, благочестивая, сильная и красивая. И в твоих жилах, Джоанна, течет благородная кровь. Словом, у тебя есть все, чего не хватает мне.

В голосе ее не чувствовалось никакой зависти. Сестра Элизабет говорила так, словно бы, собираясь на рынок, размышляла вслух, что ей надо купить.

Не обращая внимания на то, что монахиня вслух оценивает меня и тем самым ставит в неловкое положение, я снова заговорила:

— Как можно утверждать, что у вас недостает благочестия? Ведь вы невеста Христова.

— Меня избрал Господь. Я была всего-навсего простой служанкой… А что такое служанка? Самый ничтожный в этом мире человек. А Он избрал меня, чтобы я говорила правду. И я должна повиноваться Его воле. У тебя, Джоанна, все по-другому. В тебе есть врожденное духовное призвание. — Последние слова сестра Элизабет проговорила с недоумением, она была явно озадачена.

— Но я не монахиня, — возразила я.

Моя собеседница вдруг нахмурилась, словно услышала еще чей-то голос. Потом медленно встала на ноги. Ну до чего же она была худенькая и маленькая, росточком дюйма на три меньше меня.

— Да, грядут большие перемены: я вижу двух кардиналов, — сказала она. — Это будет, будет совсем скоро, не пройдет и месяца. Они пройдут по дороге в Лондон. Я должна постараться поговорить с ними. Я должна найти в себе силы предстать перед очами высших, самых могущественных людей в этой стране.

Матушка ничего не говорила о том, что сестра Элизабет должна покинуть монастырь Святого Гроба Господня и предстать перед властями.

— Зачем? — спросила я.

— Чтобы остановить их, — ответила она.

Меня охватило противоречивое чувство. С одной стороны, слушать Элизабет Бартон было очень любопытно, но с другой — на душе становилось все тревожнее. В этой хрупкой монашке, в словах ее не чувствовалось злой воли, но от этих слов мне было как-то не по себе.

В конце концов любопытство мое победило.

— Кого вы должны остановить, сестра? — спросила я. — Кардиналов?

Она покачала головой и сделала два шага ко мне:

— Это ты знаешь, Джоанна.

— Нет, сестра Элизабет, — поспешно возразила я, — я ничего такого не знаю.

— Твоя мать велела спросить, какое будущее ждет ее дочь: стоит ли отдавать тебя замуж, если найдется человек, который удовольствуется небогатым приданым, или лучше попробовать снова отправить тебя ко двору короля? А ведь между тем, Джоанна Стаффорд, твое истинное призвание очевидно. Но она, похоже, слепа, если не видит этого. Бедная женщина и понятия не имеет, какие силы она привела в движение, приехав с тобой ко мне.

«Не слишком ли много эта молодая монашка знает о моем семействе? Ну и ну…»

— Сестра, я не понимаю, о чем это вы говорите, — сказала я, чувствуя, что меня охватывает трепет.

Нижняя губа ее задрожала.

— Бычок под телочку лег — поп, береги свой лоб, — пролепетала она что-то совсем уж непонятное.

Впрочем… Сердце мое болезненно сжалось. Да ведь это же настоящее пророчество! Вот оно наконец!

— Это не мои слова, — продолжала между тем сестра Элизабет. — Они вышли из уст Матушки Шиптон. Знаешь, кто это такая?

Я помотала головой.

— Ясновидящая из Йоркшира, — быстро заговорила сестра Элизабет. — Она родилась вне брака, в пещере где-то на севере. Люди презирали Матушку Шиптон за то, что лицо у нее было на редкость корявое, и ненавидели за силу ее слов. Все пророчества этой женщины непременно сбывались. Ее называли старой каргой и считали настоящей ведьмой. Знать истину, Джоанна, большое несчастье. Видеть то, что никто, кроме тебя, не видит. Однако нужно обязательно попытаться остановить зло, пока еще не поздно.

— Какое еще зло? — Вопрос помимо воли сорвался у меня с губ, и я в ту же секунду пожалела об этом.

Нижняя губа монахини снова задрожала, а в глазах сверкнули слезы.

— Болейнов, — ответила она.

Я отпрянула назад, больно ударилась о каменную стену и стала лихорадочно нащупывать ручку двери, от души надеясь, что настоятельница не заперла келью на ключ. Надо скорей бежать отсюда. Иначе…

— О, я тебя напугала! Прости! — вскричала Элизабет Бартон, и слезы потекли по ее щекам. — Я не хочу для тебя такой судьбы. Но знаю, что и тебя уже затронуло это зло. Я сделаю все, что смогу, Джоанна. Я не хочу, чтобы жребий пал на тебя.

— Жребий? — растерянно повторила я, все еще пытаясь найти ручку. — Какой еще жребий?

— Ты — та, кто пойдет по следу, — пояснила сестра Элизабет. Она проговорила эти слова так торжественно, да еще воздев к небу обе руки, что холод пробрал меня до самых костей.

Моя собеседница открыла было рот, словно хотела добавить что-то еще, но больше ничего не сказала и снова закрыла его. Лицо ее покраснело, как помидор. И вдруг в один миг краска исчезла, и лицо стало серым, как пепел. Я посмотрела на свечи: наверное, это причудливая игра света и тени. Разве может у человека так быстро и резко меняться цвет лица? Но свечи как горели, так и продолжали гореть ровным пламенем.

— Вам нехорошо, сестра? — спросила я. — Позвать кого-нибудь?

Она неистово и яростно замотала головой, но при этом ничего мне не сказала. Все члены ее тряслись и ходили ходуном: голова, руки и ноги. Язык то высовывался изо рта, то снова исчезал в черном отверстии. Не прошло и минуты, как колени монахини подкосились, и она рухнула на пол.

— Больно! — стонала Элизабет Бартон, корчась на полу. — О, как же мне больно!

— Сейчас я позову на помощь!

— Нет, нет, нет, — хрипела она. — Джоанна Стаффорд… слушай внимательно. Молю… тебя…

Поборов страх, я опустилась рядом с ней на колени. Из разинутого рта сестры Элизабет уже шла белая пена. Она билась на полу в судорогах и отчаянно кашляла. Казалось, еще немного — и бедняжка потеряет сознание. Но этого не произошло.

— Вижу, как рушатся и превращаются в пыль монастыри и аббатства, — лепетала она.

Теперь монахиня уже не задыхалась, кашель ее внезапно пропал, а судороги прекратились. Трудно поверить, но голос сестры Элизабет обрел силу и звучал звонко и отчетливо.

— Вижу кровь монахов по всей земле. Вижу, как горят книги. Вижу, как падают статуи. Оскверняются реликвии. Летят головы с плеч самых могущественных людей королевства. Повсюду виселицы, а на них — мужчины, женщины, старики и даже дети. Бродячие монахи мрут от голода, словно мухи. Одна королева гибнет за другой.