Ф.М. Том 2 - Борис Акунин Страница 7

У Мармеладовых готовились к приходу гостей. Всё семействопокойного чиновника, с нынешнего дня нашедшего вечный покой на одном избеднейших городских кладбищ, ютилось в проходной комнате в десять шагов длиной.Огромная квартира эта, как и апартамент госпожи Ресслих, вся состояла издлинной анфилады больших и маленьких помещений, так что в привилегированномположении среди многочисленных жильцов состоял один лишь господин Лебезятников,который занимал две удаленнейшие от входа комнаты, прочие же обитатели, людисамого скромного пошиба, принуждены были мириться с вечно незапертыми дверьми ихождением посторонних взад и вперед. Из всех этих клеток Мармеладовы ютились внаихудшей, располагавшейся сразу у входа и в прошлые, более благополучныевремена этого Вавилона очевидно исполнявшей роль прихожей.

Вся убогая наружность комнаты просматривалась прямо изсеней. Через задний угол была протянута дырявая простыня. За нею, вероятно,помещалась кровать. В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатыйочень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол,некрашеный и в обычное время ничем не покрытый, но сегодня по случаю печальноготоржества вдова Катерина Ивановна застелила его простыней и расставила поверхуразномастные приборы, которые собрала по всей квартире.

Это была ужасно похудевшая женщина, тонкая, довольно высокаяи стройная, лет тридцати, еще с прекрасными темно-русыми волосами, но с краснымчахоточным румянцем на щеках. Она и всегда-то была взвинчена, постояннонаходясь в некоем клокотании, то и дело выливавшемся в крик, слезы илиистерику, но после произошедшего несчастья совсем сделалась не в себе.Поминутно покашливая, она еще больше растравляла больное свое горло, ибо немогла молчать и минуты: велела хлопотавшей тут же Соне переставлять с места наместо тарелки, вступала в перепалки с проходившими через комнату соседями ипокрикивала на детей своих, которые рядком сидели на диване и не сводили глазсо скромного угощения, должно быть, казавшегося им сказочным пиром.

Падчерица поглядывала на Катерину Ивановну с жалостью истрахом, ибо, зная характер мачехи, уж предчувствовала, что нелепая затея споминками, на которые ушли все полученные от Раскольникова деньги, добром незакончится.

— Дура, дура бестолковая! — раздражительно кричалавдова на Соню. — Приборы толком разложить не умеет! В благородных домахвилку кладут вот так, а ложку вот этак, и тут бы еще батистовую салфеточкукувертиком свернуть, да где взять салфетки… Не так, не так, дай я! — тутже отпихивала она девушку костлявым локтем. — Ничего без меня не можешь!Вот умру я, недолго осталось, как ты с сиротками управишься? Братика побиратьсяпустишь, а сестренки, как ты, на панель пойдут?

Две или три небритые рожи, с предвкушением глядевшие нарасставленные по «скатерти» штофы, радостно загоготали, и гнев КатериныИвановны обратился на насмешников, что дало Соне маленькую передышку.

Пока мачеха бранилась на оскорбителей и грозила, что непозовет их к столу, девушка нарезала булки и колбасу, разложила покрасивееранние кислые яблоки и воткнула в пустую бутылку букетик ромашек. Нужно былоторопиться, уже подступал назначенный час сбора гостей.

А тем временем в приличнейшем и опрятнейшем из отсеков этойвесьма неприличной и неопрятной квартиры Андрей Семенович Лебезятниковразвлекал прогрессивным разговором своего временного жильца, того самого ПетраПетровича Лужина, с которым читатель уже имел удовольствие встречаться. Приехавв Петербург и пока еще не обставив своего будущего семейного гнездышка, ПетрПетрович из видов экономии поселился у своего младшего товарища и подопечного,при котором в не столь давние времена состоял опекуном и потому чувствовал себявправе обременить.

Андрей Семенович, впрочем, был только рад, поскольку за время,прожитое в столице, успел до предела наполниться прогрессивнейших идей,которыми ему не терпелось впечатлить провинциального знакомца.

Итак, Лебезятников (худосочный и золотушный человечек малогороста, где-то служивший и до странности белокурый, с бакенбардами, которыми оночень гордился, и в очочках на подслепых глазках) с азартом пересказывал ПетруПетровичу одну из самых новых теорий общественного устройства, согласно которойвыходило, что все люди абсолютно между собою равны и потому каждый из них вотдельности никакой особой самоценности не имеет, зато взятое вместе какбиологический вид человечество может сотворить на земле подлинные чудеса.

В качестве научного примера Андрей Семенович принялсяописывать в высшей степени разумную и согласованную жизнь муравьев вмуравейнике, причем ушел в зоологические подробности, делавшие честь если неего уму, то его начитанности.

Лужин, впрочем, молодого человека не слушал. Он досчитывална столе купюры из пачки, полученной в банке, и тихонько напевал под нос. ПетруПетровичу только что, с час назад, сделалась известна, от того же АндреяСеменовича, история мармеладовского семейства. Повествование о гибелипропившегося чиновника Лужин слушал вполуха, равно как и рассказ о его дочери,пошедшей в проститутки, чтобы содержать семью (в Соне Лебезятников виделпрообраз свободной от предрассудков женщины будущего). Но когда молодой человекупомянул фамилию бедного студента, на чье пожертвование вдова устроила ипохороны, и поминки, Петр Петрович вздрогнул и далее слушал очень-оченьвнимательно, да еще и вопросов назадавал, причем особенно интересовался, хорошали собою желтобилетная девица и точно ли студент отдал ей все свои скудныесредства.

— Это он в нее врезался, в гулящую-то, —пробормотал Лужин, как-то по-особенному улыбнувшись. — До чего славносовпало-то… Ну-ну, поглядим-с.

И с того момента настроение у него делалось всё лучше илучше, так что со временем, как уже было сказано, он даже принялся тихоньконапевать.

Досчитав деньги и отложив пачку чуть в сторону, ПетрПетрович прервал болтовню Лебезятникова:

— Послушайте, Андрей Семенович. У меня всё нейдет изголовы история несчастных ваших соседей. Там ведь полная нищета? И за жилье,поди, платить нечем?