Смерть докторши - Хансйорг Шнайдер Страница 7

— Знаю, убийство доктора Кристы Эрни.

— Откуда вам это известно?

— По радио слышал. Уже дважды сообщали об убийстве базельской докторши.

— Вы целый день слушаете радио?

— А что еще делать? Как-никак все же человеческие голоса.

В кабинет вошел Халлер.

— Ладно, — сказал Хункелер, — загляну как-нибудь.

Он положил трубку и посмотрел на Халлера, который стоял перед ним с потухшей трубкой в зубах.

— Закуривай, не стесняйся — сказал комиссар. — У себя в кабинете я сам решаю, что можно, а что нельзя.

Халлер чиркнул спичкой.

— Одного я не понимаю. Почему ты пользуешься спичками, а не зажигалкой. Небось целый лес уже спалил.

— Привычка такая. Мне почему-то кажется, что зажигалка портит вкус табака… Так вот, доктору Эрни, как видно, не очень-то везло в жизни: ни постоянного друга, ни близкой подруги, одна работа.

— Почем ты знаешь?

— Потолковал по телефону с госпожой Цбинден. Правда, у нее был внебрачный сын, от Штефана Хеллера. Но это тебе известно. А вот известно ли, с кем этот Иов Хеллер сожительствует?

— Да. С Рут Кюнцли. A это вообще входит в твою компетенцию?

— Нет, не напрямую. Просто хотел тебе сказать.

В 18.00 главный прокурор выступил перед журналистами. Начал издалека, сперва повел речь о либеральных гуманистических традициях старинного города Базеля, потом перешел к либеральной политике в области наркотиков, которая в последние годы заслуженно привлекла всеобщее внимание, и подчеркнул, что совершенно недопустимо рассматривать ее как охранную грамоту для наркопреступности. Затем он заговорил о покойной г-же Эрни, которая стала жертвой своей высокой профессиональной этики. Удивительно, сколь широк диапазон духовно-политического развития этой женщины — от крайне левой позиции студенческих времен до ответственного либерализма последнего времени. Она была ведущей представительницей базельской культуры. С ее кончиной Базель потерял деятеля культуры, глубоко уважаемого всеми политическими лагерями.

Главный прокурор и на сей раз смотрелся превосходно. То, что он говорил, было весьма сумбурно и, по сути, ничего не значило. Но как он говорил, низкий неторопливый голос, слегка печальный, твердый взгляд — все это производило впечатление.

Сутер тоже показал себя весьма умелым оратором. Заговорил с глубокой грустью, в самом начале у него от волнения перехватило горло, однако он взял себя в руки и продолжил выступление, выбирая меткие, точные слова. Тяжелый удар для всего региона, невосполнимая утрата. Непостижимое злодейство, потрясение. Он лично подключился к расследованию, которое идет сразу по нескольким направлениям. И хотя вовсе не желает корректировать предыдущего оратора, к которому питает глубочайшее уважение, должен тем не менее заметить, что связь этого дела с наркотиками пока не доказана. Но его задача установить факты, а не строить предположения.

Тут главный прокурор благосклонно усмехнулся.

— Кое-что бросается в глаза, — продолжал Сутер, — а именно то обстоятельство, что в момент обнаружения трупа защитное жалюзи на окне было поднято, само же окно разбито снаружи. Исчезли также некоторые наркотические препараты, однако это, как я уже сказал, отнюдь не доказывает, что убийцу надо искать среди наркоманов. Вполне возможно, преступник умышленно оставил ложный след.

Затем настал черед комиссара Хункелера. Он был краток, сказал, что дознание только-только началось и на данном этапе делать какие-либо выводы преждевременно. В заключение он поблагодарил главного прокурора, который даже прервал отпуск, чтобы личным присутствием здесь выразить свое глубокое потрясение. Главный прокурор вновь благосклонно усмехнулся.

Журналистов собралось очень много — десятка четыре с лишком. С телевидения приехали целых три съемочные группы, и даже французская «Альзас» и немецкая «Бадише цайтунг» прислали репортеров.

По заданным вопросам быстро выяснилось, какие моменты интересуют газетчиков в первую очередь. Можно ли что-нибудь узнать об орудии преступления? Есть ли вообще основания полагать, что данное убийство не связано с наркотиками? Может, преступление совершил кто-то из алкоголиков, ведь они тоже обретаются в тех местах? Нельзя ли узнать имена взятых под стражу наркоманов и получить их фотографии? Или преступника следует искать среди обитателей интерната для престарелых, которых вконец допекли наркоманские безобразия и потому они обратили всю свою ненависть на слишком уж либеральную г-жу Эрни — как бы акт мести молчаливого большинства базельской политике в области наркотиков.

Тут опять подключился прокурор Сутер. Четкими фразами — хоть сейчас в печать! — он предостерег от опрометчивых выводов, напомнил о человеческом достоинстве, каковое и у наркоманов никто отнимать не вправе, об обязанности правосудия сначала доказать вину, а уж потом предъявлять обвинения и закончил свою речь, подчеркнув, что следствие изучает все возможности, в том числе и возможность преступления на почве личных отношений.

Когда же прозвучал вопрос, с кем г-жа Эрни поддерживала личные отношения, ведь, по слухам, у нее была связь с неким старым сталинистом, слово опять взял главный прокурор. Он призвал к терпению, к журналистской сдержанности, основанной на высокой профессиональной этике, без которой серьезная журналистика невозможна. Сейчас главное — не мешать уголовной полиции, пусть спокойно работает. Конечно, сотрудничество СМИ весьма желательно, однако он просит соблюдать необходимую осторожность.

— Какая наглость! — сказал репортер цюрихской «Бульварцайтунг». — Только лекций о профессиональной этике нам и недоставало! Мы, слава Богу, сами знаем, о чем писать и как. И если базельская прокуратура не предоставит нужной информации, добудем ее сами. Кстати, интересно, почему это пресс-конференцию назначили на восемнадцать часов? Поздновато, материал не попадет в утренний выпуск.

В ответ на сей враждебный выпад главный прокурор сокрушенно усмехнулся.

Около восьми вечера Хункелер позвонил своей приятельнице Хедвиг и спросил, не хочет ли она поужинать с ним у «Джека» в Фольжанбуре. Как обычно, Хедвиг сразу же согласилась, и он сказал, что заедет за нею примерно через час.

Пешком комиссар поднялся вверх по Аубергу, вышел к Леонхардсграбену. Справа площадь Лонхоф с изящной готической церковью и темно зелеными липами перед нею. Липы уже отвели, в знойном городском воздухе ни намека на благоухание. Хункелер шагал по Хойбергу, любуясь старинными бюргерскими домами. Эта улочка словно бы выросла сама собой, ее не вычерчивали по линейке зодчего, просто строили дом за домом, ставя их по слегка извилистой, чуть ли не танцующей линии.

Выйдя на Петерсграбен, он миновал аудиторный корпус университета. Здесь он проучился целых восемь семестров, более-менее усердно. Почему-то вспомнилось, как в перерывах между лекциями они выходили покурить на улицу, на этот самый тротуар, по которому он сейчас шагает. Считали себя тогда хорошими ребятами, смышлеными скептиками, с интересом слушали старых профессоров, среди которых было несколько известных всему миру эмигрантов из гитлеровской Германии. Правда, Хункелер достаточно рано понял, что до выпускного экзамена не дотянет. Не сможет освоиться в традиционном ученом мире старой профессуры. Его интересовали вещи, которым здесь не учили.