Гончаров приобретает популярность - Михаил Петров Страница 7

– А я и не выдрючиваюсь. Это все вы ярлыки мне клеите, а мне на это плевать, как и на ваш банк, кстати.

– А напрасно, – многозначительно изрек тесть и злобно скинул моего кота с диванчика. – Напрасно, за поимку этих грабителей или хотя бы за наколку господин Голубев обещает приличное вознаграждение.

– Что это еще за Голубев? – извиняясь перед котом за полковничью грубость, осведомился я. – Наверное, директор?

– Точно, только не директор, а управляющий. Петр Николаевич Голубев.

– И сколько он там сулит? – непроизвольно поинтересовался я.

– Если удастся вернуть деньги, то на простенький «жигуленок» хватит.

– Заманчиво, а если деньги они успели куда-то вкачать, тогда что?

– Тогда половину этой суммы, что тоже совсем не плохо.

– Даже очень хорошо, – проворчал я недовольно. – Остался сущий пустячок – найти и захомутать этих самых грабителей, которые наверняка вооружены.

– Не обязательно их хомутать и вязать. Достаточно простой информации.

– Надо подумать, переговорить с этим самым Голубевым, – ответил я и оставил тестя наедине с его прожектами и недопитым коньяком.

Весь следующий день я посвятил многочисленным записям Марии Андреевны, воспоминаниям современников ее деда, Алексея Михайловича Крюкова, надеясь в них найти объяснение загадочного убийства старой учительницы. Почерк у нее оказался крупный и отчетливый, читалось легко, но все равно последнюю тетрадь я отложил только вечером. Ничего существенного почерпнуть мне не удалось, кроме того, что полтора десятка поповских земляков на разный лад талдычили о его святости и альтруистических наклонностях. О месте возможного захоронения церковных ценностей не было сказано даже намеком, и вообще такой вопрос Марией Андреевной не затрагивался. Это можно было расценивать или как ее полное безразличие к этой теме, или как нежелание выносить ее на страницы записей. Один лишь момент в какой-то мере меня заинтересовал – любил, оказывается, поп гулять по крутому берегу Волги, а особенно возле торчащего там небольшого утеса. Эту его страстную любовь констатировало несколько человек, но ничего существенного мне это не давало. На самом деле, не вооружаться же мне фонарем, киркой да лопатой и кротом ползать по пещерам, гротам и карстам, всякий раз рискуя провалиться в преисподнюю! Да и вероятность, что поп запрятал ценности там, невелика, все-таки расстояние до села будет не меньше километра. Нет, видимо, с мыслью о крюковском тайнике придется расстаться, а значит, и на след убийц мне выйти не суждено. И вообще лучше оставить эти кладоискательские бредни, а всерьез заняться делом и добычей хлеба насущного. К тому же дорогой тесть уже предлагает вполне конкретное и выгодное предприятие.

О том, что я согласен с его предложением, я поведал ему, едва только он показался на пороге, и был удивлен последовавшей реакцией.

– Умный! – сплюнув, обронил он и, не снимая штиблет, скрылся в сортире.

– Таким уж родился! – досадливо крикнул я в закрытую дверь и тоже сплюнул.

– Вы чего это тут раскаркались? – возмутилась выглянувшая из комнаты Милка. – Совсем с ума посходили! Идите на улицу и плюйте хоть до утра, хоть друг на друга. А здесь я вам этого делать не позволю, домработницы у меня нет! Где отец?

– В сортире заперся, злой как черт, наверное, запором мучается. На кефир ему пора переходить, а он все водку хлещет.

– Поговори там у меня! – грозно предостерег полковник и спустил воду. – Значит, решил помочь Голубеву и отыскать грабителей? – уже выходя, желчно спросил он.

– Конечно, а почему бы не помочь хорошему человеку? – радостно согласился я.

– Долго же ты думал, так долго, что и помогать-то уже некому, – закрываясь в ванной комнате, загадочно сообщил он.

– Милка, быстро накрывай на стол, – своевременно распорядился я. – Не видишь разве, папенька не в духе и хороший ужин быстро поможет ему установить равновесие души.

– Что вы тут хвостами бьете? – выходя из-под душа и оценив приготовленный ужин, довольно прогудел он. – Не приемлю я подхалимаж, а особенно мелкий.

– Обижаете, Алексей Николаевич, мы к вам со всем нашим уважением, а вы… Так что там случилось с Голубевым?

– Отлетался наш Голубь! Почему на столе нет спиртного? Повесился Петр Николаевич! Отходили его ноженьки по банковской горенке.

– С жиру-то! – подала реплику Милка. – Уже не знают, какой аттракцион придумать!

– И когда он свершил над собой этот суд? – с сожалением спросил я.

– А черт его знает, – одобрительно глядя, как дочь наливает ему спирт, безразлично ответил полковник. – Ночью, наверное.

– При активном содействии любимой супруги?

– Нет, он не дома повесился, – сглотнув слюну, а потом и спирт, сообщил тесть.

– Значит, на рабочем месте? До последнего вздоха не покидая трудовой вахты?

– Опять не угадал, – сочно захрустев огурцом, возразил тесть. – Вздернулся он вдали от шумной толпы, в лесочке на свежем воздухе, эстет, надо полагать…

– И с чего бы это он? – неподдельно удивилась Милка. – Даже если вскрылась какая-то афера, то от этого они нынче не вешаются, а, напротив, цветут и пахнут.

– Наверное, от несчастной, неразделенной любви? – горестно выдвинул я предположение и машинально потянулся к спиртовой колбочке, но, получив по рукам, тут же себе возразил: – Хотя надо признать, что милее денег у них дамы нет. Непонятно. А он хоть записочку-то оставил?

– Ничего он не оставил, – выжидательно глядя на дочь, ответил полковник. – Говорят, висел себе на дубовом суку да ножкой сломанной покачивал.

– Почему же сломанной? – живо спросил я.

– Потому что она была вывернута у него в голеностопном суставе. Людмила, тебе не кажется, что ты дурно относишься к своим обязанностям? Уже целую вечность моя рюмка пуста.

– Хватит! – отрезала Милка, а меня словно стукнули дубиной по лбу: перед глазами явственно проявилась картинка, увиденная в крюковском доме, – распростертое тело Марии Андреевны, ее переломанные пальцы и вывернутая стопа.

– Алексей Николаевич, – стараясь скрыть охватившее меня возбуждение, заторопился я, – пальчики господина Голубева были, конечно, переломаны?

– А ты откуда знаешь? – удивился он. – Небось сам постарался?

– А то как же! – довольный своей, догадкой, рассмеялся я. – Всю ночь этим занимался. Меня вот что занимает. Почему вы думаете, что он повесился сам?

– А никто так не думает, просто я хотел преподнести тебе картинку такой, как она есть, и посмотреть на твою реакцию. Она оказалась более чем положительная, только вот откуда ты мог знать про его пальцы?

– Расскажу позже. Значит, у нас есть все основания предполагать, что перед тем, как повесить, Голубева пытали.

– Выходит, что так, – задумчиво обсасывая куриную ногу, согласился тесть.