Уйти красиво и с деньгами - Светлана Гончаренко Страница 7

– Яблоки чистить, – предположила Лиза.

– А вот и нет! Зря язвите. Я просунул лезвие в дверную щель, поддел крючок – и вот я на свободе.

– Совсем как Нат Пинкертон в «Зеленом фонарике», – вспомнила Мурочка.

– Точно! До девяти часов я буду как ветер, а потом приедут они…

Близнецы мачеху называли между собой не по имени, а безлично – она или издевательски – они, в подражание прислуге.

– …и тогда я вернусь в место своего заключения. Кто-нибудь из вас великодушно накинет снаружи крючок, и все будет шито-крыто.

Лиза решила поддразнить Володьку:

– Я ни за что не буду участвовать в твоем вранье!

– Не удивляюсь, – вздохнул тот. – Красота всегда жестока. Еще бы ты не вредничала! За тобой разинув рот по улицам ходят. Говорят тоже только о тебе…

– Кто это говорит? Ловцы козявок?

Не один Володька, но и все его приятели страстно увлекались естественными науками, сушили гербарии и охотились за блеклыми сибирскими насекомыми.

– Не только ловцы, – сказал Володька. – Например, ты произвела неизгладимое впечатление на Ваньку Рянгина. Интересно только, где это вы с ним виделись? И что ты ему наговорила? Он почему-то находит тебя очень умной.

Лиза с досадой отвернулась к окну. Тот самый Иван? И зачем только она разболталась на качелях о няне и воздухоплавании!

Мурочка все поняла и строго спросила брата:

– Что это еще за Ванька?

– Он недавно из Иркутска приехал. Отец у него строительный подрядчик, будет в полку церковь ставить. А Ванька в нашу гимназию поступил, в шестой класс.

– И тоже мух коллекционирует?

– Что ты! Ванька – голова. Он больше окаменелыми животными занят. Прошлым летом он ездил с отцом куда-то в Югорье и там между делом выкопал настоящие древние кости. Я их видел – темные, будто смоленые. Чей-то зуб громадный, как наша супница!

– Таких зубов не бывает даже у слонов, – не поверила Мурочка.

– Это же древний зуб! Представляете, девы, тут у нас миллионы лет назад было море, потом стоял тропический лес, как в Бразилии, а потом заледенело все. Бродили мамонты, за ними по пятам – древние люди в меховых шубах и с необузданными страстями. Эти люди валили мамонтов, из их бивней делали зубила и рубила и адски боролись за существование. Не люди – звери! Не то что вы, непарнокрылые.

– Что-то не верится. Про этих зверей-людей тебе наплел тот самый неказистый блондин?., как его фамилия?.. Ряскин? – ядовито переспросила Лиза.

Она очень бы хотела запомнить эту фамилию!

Володька просиял от счастья (он посчитал себя казистым брюнетом) и великодушно вступился за приятеля:

– Ну, может, Рянгин немного и невзрачен, но далеко не дурак. И сильный, как черт: два раза Неть переплывает, туда и обратно. У нас ему нравится. Он говорит, Ангара куда холодней и шире Нети и купаться в ней опасно: застынешь и ко дну пойдешь. Еще он на турнике «солнце» делает и в футбол играет. С ним у нас наконец-то выйдет настоящая команда и можно будет кадетов как следует надрать.

– Футбол – скучная игра, – заявила Мурочка. – Мне больше нравится крокет.

– Крокет – забава для тетушек, – парировал Вова. – Лучше уж теннис.

– Или кегли.

– Скажешь тоже! Кегли совсем ерунда!

Лизе дела не было до кеглей, она смотрела в окно. С высоты мезонина далеко были видны крыши и заборы. Небо стало малиновым, в саду Копытиных жарко задышал вальсами оркестр пожарной части. Иногда не в тон музыке попадал какой-нибудь посторонний звук – например, густой гудок, длинный-длинный, как дым, который льнет к земле. Это пароходный. А паровозный другой: веселый, с перехватом – у! у-у-у!

Лето начинается!

Вдруг с улицы постучали в ставню. Лениво тявкнула фрязинская собака Дамка. Трое в мезонине замерли на своих местах и тревожно уставились друг на друга. Грозный призрак Аделаиды Петровны в колоссальной шляпе мелькнул перед их глазами. Неужели?..

Стук повторился, и чей-то голос спросил:

– Эй, Фрязин, ты дома?

Вова подмигнул сестре и Лизе:

– Так это он и есть, Ванька!

Он высунулся из мезонинного окошка и замахал руками:

– Я здесь, Рянгин! Иди к калитке, я открою!

– Ты же в чулане заперт, – напомнила заботливая Мурочка.

– А, ерунда! До девяти еще пропасть времени, под арест засесть успею, – махнул рукой Володька и скатился вниз по лестнице.

Лиза осталась сидеть неподвижно. Второе явление утреннего блондина подстроила, наверное, сама судьба! Ей очень хотелось взглянуть на гостя хоть одним глазком и удостовериться, так ли он неказист.

Мурочка тоже сгорала от любопытства.

– Бунт так бунт! – сказала она. – Как ты, Лиза, считаешь: если я, как Чумилка, сейчас сбегу отсюда, а к девяти вернусь и засяду за перевод, будет это большим преступлением?

– Не думаю, – ответила Лиза. – Я бы вообще ни за что тут не сидела. Тетю Анюту я всегда улещиваю какими-нибудь сладкими словечками. Да еще прилизанными волосами – она это очень ценит.

Мурочка вздохнула:

– У нас такие штуки не проходят! Но мне ужасно хочется спуститься вниз. Вот бы посмотреть, какая физиономия будет у этого Рянгина, когда он тебя увидит. Он ведь сражен, совершенно сражен! С первого взгляда! И Володька то же самое говорит. Интересно, где они сейчас?

Она высунулась в окно и сообщила:

– Они в сад пошли! Давай туда нагрянем, а?

– Ни за что! Он подумает, что я его преследую.

– Не подумает. Ты же не знала, что он сюда притащится. Давай-ка его огорошим! Просто мимо пройдем, и все. Если б ты, Лиза, знала, как я тут измучилась с этими проклятыми французскими цыганами! Заслужила я за свои муки хоть какое-то развлечение?

– Конечно заслужила!

Лиза всегда жалела Мурочку. Сама Лиза с трех лет росла без матери, которую не помнила. Лизу дома баловали и обожали, несмотря на мелкие придирки, все – и отец, и тетка, и няня Артемьевна. А вот Мурочке приходилось быть Золушкой из-за зловредной мачехи. Чтобы повеселить подругу, почему бы и не огорошить Рянгина?

Что с Рянгиным будет, Лиза представляла себе очень хорошо. Была она опытная красавица и с малых лет заметила, что, завидев ее, мальчишки пускаются устраивать глупости двух родов. Одни просто цепенеют, конфузятся, роняют чашки и прячутся под диван. Таких они с Мурочкой называли столбами. Другие начинают бешено визжать, гримасничать и гоготать – эти обезьяны. Они забавнее, но противнее столбов. Рянгин, конечно, типичный столб.

Любопытно, но Мурочку эта классификация веселила не меньше, чем Лизу. Она и не думала ревновать к успехам подруги, потому что была особой серьезной. Влюблялась всегда в кого-нибудь значительного и совершенно недостижимого – в Наполеона, в Лермонтова, в учителя словесности. Сейчас она обожала трагика Варнавина-Бельского.